Убеждая руководителей страны в необходимости иностранных кредитов, Красин говорил и писал в статьях о том, что кредиты (как и внешняя торговля) помогут укрепить доверие западных стран к СССР. Он считал, что эти страны не смогут долго игнорировать огромный российский рынок, что жадность заставит их помогать Советской России, несмотря на классовую враждебность к ней. По его подсчетам, государству для успешного развития требовался заем в 2 млрд. золотых рублей, что казалось чрезмерным как любой западной стране, так и советскому руководству — валовой национальный продукт в 1925 году был существенно ниже. Понимая, что шансы получить такую сумму невелики, Красин носился с идеей создания для ее реализации консорциума западных стран под эгидой Лиги Наций, которому можно было предложить самые выгодные условия. По его мнению, при ставке 7–8 % Россия вполне смогла бы выплачивать ежегодно по 160 млн. рублей в год, зато в итоге ей удалось бы модернизировать промышленность и конкурировать с Западом уже на равных.
Другим источником привлечения иностранного капитала и технологий были концессии, широко применявшиеся в царской России. Красин с самого начала был их сторонником, еще в 1918 году предлагая с их помощью расколоть единый антисоветский фронт капиталистов, заставив их соперничать в освоении российских ресурсов. Тогда это было утопией, но с началом нэпа, когда в стране был вновь допущен частный капитал, создание иностранных концессий снова стало возможным, что зафиксировал декрет Совнаркома от 23 ноября 1920 года. Это сразу же вдохновило западных бизнесменов, прежде всего тех, кто владел концессиями в России еще до революции. В первых их рядах был шотландский миллионер Лесли Уркварт (Уркарт, 1874–1933), проработавший в России почти 25 лет и прекрасно говоривший по-русски. С Красиным он познакомился еще в Баку, а позже стал директором Русско-азиатского объединенного общества, владевшего крупными горнодобывающими предприятиями в Кыштыме, Таналыке, Экибастузе и др. В 1918 году, потеряв все свои владения, он предъявил Советскому правительству иск на 56 млн. фунтов стерлингов — это составляло треть всех исков о возмещении ущерба, поданных против России британскими компаниями.
В июне 1921 года, когда Красин находился в Лондоне, Уркварт встретился с ним и всячески обхаживал, добиваясь возобновления своей концессии. Красин предложил передать компании Уркварта в аренду на 30 лет четыре прежде ей принадлежавших предприятия в азиатской части России, но Уркварта устраивал более долгий срок аренды — не менее 99 лет. Удалось договориться, чтобы компания не платила налоги, а отправляла в советскую казну определенный процент от прибыли. Красин предложил 33 %, Уркварт — 25 %, столько же, сколько компания отчисляла до революции. Просьбу Уркварта предоставить ему аванс в 500 тысяч фунтов Красин отверг из-за недостатка в России иностранной валюты.
Двадцатого июня Красин сообщил эти условия Ленину, который 2 июля с одобрения Политбюро передал через Чичерина свой ответ: «1) Согласны дать в концессию все четыре предприятия (Кыштым, Экибастуз, Риддер, Таналык), 2) Желдороги подъездные в концессию допускаем; на магистрали известную форму обеспечения интересов концессионера примем; 3) О сроке торгуйтесь, 4) Советских денег известную сумму дадим, торгуйтесь». В середине августа Уркварт прибыл в Москву и переговоры продолжились. Сначала все шло гладко, но затем Ленин потребовал, чтобы корпорация предоставила Советскому правительству крупный заем. Кроме того, он отказался подписать договор до завершения работы специальной экспертной комиссии, оценивавшей состояние рудников. Она работала целых шесть месяцев и в марте 1921 года сделала заключение, что восстановить работу рудников можно без всяких концессий.
Красин с женой и членами советской делегации на вокзале Кингс-Кросс в Лондоне. 1920 г. [Семейный архив К. д’Астье]
Однако Уркварт оказался упорным: летом он продолжил переговоры в Лондоне, но советская сторона продолжала выдвигать невыполнимые условия, и в октябре шотландец прекратил свои усилия. Однако острая нехватка средств во время голода в Поволжье изменила позицию власти, убедив ее в необходимости — пусть и временной — привлечения в страну западного капитала. На Генуэзской конференции весной 1922 года Уркварт вновь напомнил о себе, хлопоча о концессии через английских официальных лиц. Сообщив об этом в Москву, Красин настаивал на заключении соглашения с Урквартом, предлагая «купить этого головного барана во что бы то ни стало». Животноводческая метафора имела в виду то, что за Урквартом в Россию потянутся и другие западные капиталисты. 24 августа он присутствовал на заседании Политбюро, единогласно решившем пойти на заключение концессии, пусть даже ценой уступок. Участников заседания смущал только слишком долгий срок концессии — 99 лет, но Красин успокоил их: «За 99 лет не только от концессии, но и от самого капитализма останется, вероятно, одно воспоминание».
Политбюро решило переговоры продолжить, доверив их Красину. Когда он, уже уставший от Уркварта, предложил передать это дело торгпреду в Берлине Б. Стомонякову, Сталин заметил: «Стомоняков, говорят, слишком неуступчив в ведении переговоров, пожалуй у него ничего не выйдет, поезжайте лучше вы» В тот же день, 24 августа, комиссия во главе с Красиным утвердила в общих чертах договор о концессии, с которым он через несколько дней уехал в Берлин. В его отсутствие договор опять поставили под сомнение: посетивший Ленина в Горках Дзержинский вытребовал у вождя записку, где говорилось: «Дать концессию Уркарту только при условии предоставления нам большого займа». Красину об этом новом условии ничего не сообщили, и он 9 сентября подписал с Урквартом договор на прежних условиях. Он считал это безусловной победой, поскольку в лице миллионера западный капитал признал национализацию промышленности в России и изъявил готовность договариваться с ней на новых условиях — так сказать, с чистого листа.
За рубежом делали акцент на том, что подписание договора стало прорывом в налаживании сотрудничества Советов с внешним миром. Британская «Ивнинг ньюс» сообщала: «Россия сделала важный шаг на пути возобновления торговых сношений с внешним миром. Заключенный с английской компанией договор приведет к устранению барьеров, отделявших Россию от остального мира». Немецкая «Франкфуртер цайтунг» в тот же день отметила: «Уркварт после десятидневных переговоров с Красиным убедился, что признание старых долгов и частной собственности не может стать темой международных договоров. Красину удалось превратить его из непримиримого врага Советов в их помощника».
Среди общей радости холодным душем стало заявление Ленина, который 12 сентября направил членам Политбюро новую записку: «Предлагаю отвергнуть эту концессию. Это кабала и грабеж». Видимо, кто-то из соратников — скорее всего, Дзержинский или Сталин — сумел убедить в этом вождя, но что было делать с уже подписанным договором? Собравшись 14 сентября, Политбюро выработало новый документ, где предлагалось внимательно изучить текст договора и послать его Ленину. Тот, однако, продолжал настаивать на отмене соглашения, и 21 сентября созданная Политбюро комиссия начала составлять проект заявления «на случай отклонения предварительно утвержденного концессионного договора с Уркартом». Красин, узнав об этом, раздраженно написал в Политбюро: «Если высшее учреждение Советской республики в таком кардинальной важности вопросе на протяжении нескольких дней на 180 градусов изменяет свои директивы, то действительно приходится сознавать, что никакая правильная государственная деятельность и менее всего прочное улучшение нашего международного положения не является возможным».
26 сентября он написал еще более раздраженное письмо Ленину, в котором говорилось: «Дезавуирование меня правительством сделает невозможным пребывание мое на каких-либо правительственных должностях и будет иметь по всей вероятности и некоторые неблагоприятные политические результаты. Мой долг Вас, как главу правительства, об этом предупредить». Таким образом, он снова, как и в вопросе о монополии, угрожал уйти в отставку, если его требования не будут выполнены. В ближайшие дни за утверждение договора в письмах Политбюро высказались руководители ряда наркоматов и советских миссий за рубежом. Записку на имя Сталина направил и нарком по иностранным делам Чичерин, писавший: «С большим волнением я узнал о том, что возможно отклонение договора с Уркартом. Это было бы для Советской России катастрофой».
