Почта тогда не работала, письма Красин отправлял с оказией и 7 ноября успел дописать продолжение: «Б[ольшеви]ки, разбив Керенского и завладев Москвой, не идут ни на какие соглашения, жарят себе ежедневно декреты, работа же всякая останавливается, транспорт, продовольствие гибнут, армии на фронтах начинают умирать с голода. <…> Соглашение теперь — это уже последняя надежда на спасение революции». И тут же, верный себе, обсуждает план поставки в Швецию 60 тысяч литров вина с петроградских складов (в России сухой закон, продавать спиртное нельзя). Успев при этом лягнуть «красу и гордость революции», которая по пути «может, пожалуй, перелить вино прежде времени в другие желудки». Следует сказать, что экспорт российских винных запасов не был инициативой Красина — его продвигали находившиеся тогда в Стокгольме Соломон и Воровский, а согласие на это дал сам Ленин, отчаянно искавший хоть какой-то источник для пополнения пустой казны. Этот план так и не был осуществлен, но стал одним из первых опытов сотрудничества Красина с большевистской властью.

В те же дни имел место примечательный эпизод, о котором пишет упоминавшийся уже большевик Петр Козьмин: «Между 5 и 10 нояб. ст. стиля 1917 г. я по поручению Ленина и Троцкого пошел (якобы по своей инициативе) звать Красина работать в Смольный. В кабинете Красина я застал рабочих заводов Сименс-Шуккерта. Рабочие требовали повышения зарплаты и оплаты забастовочного времени. Красин убеждал, что он не может, что это будет крах заводов и что, наконец, он не хозяин, а надо снестись с Берлином, что невозможно и т. д. Когда рабочие ушли, раздраженные и недовольные, Красин обратился ко мне со словами:

— Видели вы таких идиотов? Что я им — должен читать лекции по социализму?

— Бросьте вы эту канитель, — сказал я, — идемте работать в Смольный!

— Да вы с ума сошли?! Неужели вы там? Разве ж это социализм? Это же хулиганство! Грабеж теплых вещей — гнусная вещь! Серьезно вам советую бросать эту игру, уходите из Смольного. Через 1,5–2 недели будет кровавый крах…

Я передал об этом буквально Владимиру Ильичу, который с раздражением и разочарованием сказал:

— Ах, он… (какое-то культурное ругательство). Скажите же ему, что заберем у него все теплые вещи!»

По примечанию Козьмина, Красину хотели предложить еще не созданный Наркомат промышленности. При всем своем недовольстве его поведением Ленин понимал, что Красин как опытный организатор промышленности и одновременно старый революционер просто необходим большевикам, для которых кадровый голод был одной из главных проблем. Поэтому очень скоро он снова предложил Красину встретиться — об этом пишет

Т. О’Коннор, взявший информацию из давней диссертации некоего У. П. Морзе; другие источники об этой встрече ничего не сообщают. А вот Морзе даже знает, о чем говорили собеседники: Ленин соблазнял Красина возможностью войти в правительство и сыграть решающую роль в экономической реконструкции страны, а тот отказался, хоть и испытывал соблазн «получить широкие полномочия в деле строительства нового экономического и социального порядка».

Скорее всего, встреча с Лениным (или, может быть, Троцким) в самом деле состоялась, поскольку Красин изложил ее содержание в письме жене от 8 декабря: «Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной, и даже за чисто организационную работу, напр[имер], по м[инистерст] ву промышл[енности] и торг[овли] или по демобилизации не могу взяться, пока изменение внутреннеполитической обстановки не создаст базы для более или менее дружной работы всех демократических элементов». Несмотря на отказ, он все настойчивее размышляет о возможности занять пост в правительстве: «Если Учредительное собрание образует общесоциалистический кабинет и мне будет предложено войти туда в качестве м[инист] ра торг[овли] и промышл[енности], отказ будет почти невозможен прежде всего потому, что я сам чувствовал бы себя в положении дезертира». Перспектива власти манит, и неприятие большевиков незаметно переходит в осуждение их противников, которые занимаются саботажем и толкают страну «в пропасть голода, обнищания и анархии». Понемногу уговоры и обещания делали свое дело — прав был Ленин, когда говорил товарищам: «Красина надо уламывать, как красную девицу».

Пессимизм вновь сменяется надеждой: еще недавно он буквально выталкивал жену с дочками из России, а теперь не хотел, чтобы ее старшие дети (Владимир, Нина и Андрей) следовали тем же путем: «Как бы ни была трудна жизнь здесь, вряд ли им стоит бросать Россию в годы, когда складываются и миросозерцание, и личные связи, и отношения. <…> Я считаю, что до более или менее сносных спокойных времен остается никак не менее 3, а м[ожет] [быть], и 5 лет (предсказано совершенно точно. — В. Э.). Такого периода из жизни больших детей нельзя взять без риска порвать связи с Россией». Правда, в итоге все трое все же уехали за рубеж, причем с его помощью. Он так и не научился навязывать другим свою волю и представления, поэтому, хоть и был «укушен властью», никогда не смог бы стать вождем. «Главноуговаривающий» из него получился, «главнозаставляющий» — нет, для этого у большевиков были другие люди.

Водоразделом в отношениях Красина с новой властью стали переговоры о мире с Германией. На следующий день после переворота 25 октября был принят Декрет о мире, предложивший всем воюющим странам завершить войну немедленно, «без аннексий и контрибуций». Восьмого ноября наркоминдел Лев Троцкий сообщил союзным державам, что Россия намеревается заключить сепаратный мир (что вызвало их решительный протест), а 19 ноября советская делегация во главе с замом Троцкого Адольфом Иоффе прибыла на переговоры в Брест-Литовск, к тому времени захваченный немцами. Второго декабря стороны подписали перемирие на 28 дней, а 22-го в том же Бресте начались переговоры о постоянном мире. Немецкие генералы с подачи Людендорфа настаивали на громадных территориальных уступках — Польша, Прибалтика, часть Белоруссии, — после чего Иоффе уехал за инструкциями в Петроград и его в качестве главы делегации сменил сам Троцкий.

Он давно знал Красина и недолюбливал за «идейную нестойкость», но, как и Ленин, высоко ценил его деловые качества, поэтому перед отъездом в Брест попросил его принять участие в переговорах в качестве советника. Красин принял предложение, впервые согласившись сотрудничать с Советской властью. О причинах этого он 28 декабря написал жене: «У народных комиссаров, разумеется, нет людей, понимающих что-либо в этой области, и вот они обратились ко мне, прося помочь им при этой части переговоров в качестве эксперта-консультанта. Мне, уже отклонявшему многократно предложения войти к ним в работу, трудно было отклонить в данном случае, когда требовались лишь мои специальные знания и когда оставлять этих политиков и литературоведов одних значило бы, может быть, допустить ошибки и промахи, могущие больно отразиться и на русской промышленности, и на русских рабочих и крестьянах».

По некоторым данным, он еще 1 декабря стал консультантом электротехнического отдела ВСНХ, но это была малозначащая должность «на общественных началах». На брестских переговорах он тоже был консультантом, однако надеялся сыграть достаточно важную роль в отстаивании интересов своей страны. Надежды не оправдались, поскольку в условиях распада русской армии Ленин возложил на Троцкого одну задачу — максимально затянуть переговоры, пока в Германии не начнется революция (что было не так уж невероятно, учитывая громадную усталость от войны и приближение голода). Осознав это, немецкие представители потребовали немедленного заключения мира на их условиях, и Троцкий 6 января увез эти предложения в Петроград. За день до этого там было разогнано проработавшее всего день Учредительное собрание, на которое Красин, как и многие противники большевистской диктатуры, возлагал немало надежд. Однако он не отказался участвовать в переговорах и не порвал с большевиками. В конце концов, Брест стал для него полезной школой, заложившей основы той дипломатической работы, которой он занимался до конца жизни.