^{Родители Красина в начале нового века. [ГАРФ]}

В августе Леонид приехал в столицу для сдачи вступительных экзаменов — до Екатеринбурга в тряском возке, а оттуда уже на поезде. Сдавать надо было математику и физику, он готовился все лето, но все равно отчаянно волновался. Хорошо еще, что в Санкт-Петербурге юного провинциала встретил родственник — двоюродный брат по матери, молодой доктор Григорий Яковлевич Карпов, у которого Леонид остановился. Шансов у него было немного: на 816 мест на первом курсе института претендовало больше восьми тысяч абитуриентов со всех концов империи. К его немалому удивлению, экзамены он сдал на «отлично» и в сентябре был зачислен на факультет химии.

^{Сестра Красина Софья. [ГАРФ]}

Как уже говорилось, Красин встретился с родителями только в апреле 1895 года, когда тоже оказался в ссылке в Иркутске. Снова обратимся к воспоминаниям Г. Соломона: «Правительство было склонно восстановить Бориса Ивановича в чинах и орденах и в дворянском звании в порядке монаршей милости, для чего он должен был подать прошение о помиловании на высочайшее имя. Старик часто говорил об этом и с негодованием отвергал эту единственную возможность.

— Как, — весь волнуясь, с трясущимися руками (следствие перенесенных им несчастий), говорил он мне, — чтобы я, изволите видеть, ни в чем не повинный человек, честный, верой и правдой служивший царю и отечеству, чтобы я признал себя виновным и просил милости? Нет, изволите видеть, никогда они этого от меня не дождутся… Сгнию в ссылке, а не дам им торжествовать!

Все эти испытания тяжело легли на старика — он стал быстро дряхлеть, его всегда трясло, а когда он вспоминал свое „дело“, то от волнения совершенно выходил из себя. Но и в ссылке он не падал духом и искал спасения в труде. Он занялся настройкой роялей и столярным ремеслом. Конечно, эти занятия мало что приносили ему, хотя все из сострадания старались давать ему работу. И главным образом Красины жили тем, что им посылал Герман, быстро продвигавшийся по службе, и что им уделял Леонид, который в качестве техника в конторе 16-го участка строящейся Сибирской дороги получал сперва лишь семьдесят пять рублей в месяц плюс сверхурочные за вечерние занятия. Но затем его положение все улучшалось, и вскоре оцененный как выдающийся, хотя и не получивший еще диплома инженер, он стал на виду у своего начальства.

Между тем Борис Иванович продолжал влачить тяжелую долю ссыльнопоселенца и горько страдал, чувствуя себя отверженцем. Меня глубоко трогало отношение к нему Леонида, который всячески старался отвлекать старика от печальных мыслей. Так, помню, сам увлекаясь велосипедом и совершая длинные прогулки (например, от Иркутска к оз. Байкалу, 60 верст), он купил и отцу велосипед и научил его владеть им, и они вместе совершали далекие прогулки».

Далее говорится, что летом 1897 года, когда в Сибири вводились положения судебной реформы Александра II, в Иркутск по этому случаю прибыл министр юстиции Н. В. Муравьев. Генерал-губернатор А. Д. Горемыкин дал в его честь торжественный обед, на котором поднял тост за успехи нового присяжного суда. И, пользуясь случаем, продолжил: «Я убежден, что если бы томящегося здесь в ссылке бывшего курганского (ошибка Соломона, на самом деле тюменского. — В. Э.) уездного начальника Красина судил суд присяжных, он вышел бы из суда с гордо поднятой головой и благословлял бы этот суд, который, вне сомнения, раскрыл бы все махинации, пущенные в ход для того, чтобы этого кристально-честного чиновника обесчестить и обратить в ссыльнопоселенца, лишенного всех прав состояния». Муравьев отнесся к словам губернатора сочувственно и пообещал, что представит императору просьбу о помиловании Красина. Не прошло и месяца, как тот был восстановлен в правах, получив обратно все свои чины и награды. Однако несправедливый приговор не был отменен, что Борис Иванович счел оскорблением для себя. В опостылевшем Иркутске его больше ничего не держало, и той же осенью он со всей семьей уехал в Москву.

^{Технологический институт в Санкт-Петербурге. Открытка}

В итоге Красин-старший был помилован так же произвольно, как и осужден: можно предположить, что Александр Дмитриевич Горемыкин, много сделавший для Иркутска и всей Восточной Сибири, мало интересовался этим, видя в Борисе Ивановиче прежде всего носителя близких ему прогрессивных взглядов. Об этом тоже пишет Соломон: «Человек он был мало образованный — насколько помню, он прошел только курс уездного училища. Но уже в моей памяти он много занимался и читал самостоятельно и по своим понятиям был человеком весьма прогрессивного направления. Будучи уездным начальником в Сибири, он по должности имел непосредственное соприкосновение с политическими ссыльными, к которым относился очень хорошо, не только не притесняя их, но, наоборот, стараясь всячески облегчить их тяжелое положение».

^{Леонид (справа) и Герман (слева) Красины в Технологическом институте. [ГАРФ]}

Первое время по возвращении из Сибири Борис Иванович с женой и детьми жил в Харькове с Леонидом; когда тот уехал на службу в Баку, они переехали к Герману в Москву, где через некоторое время Красин-старший получил должность заведующего одним из участков шоссейной дороги. Пережитые испытания подорвали его здоровье; последние годы он страдал сердечной болезнью и с трудом выполнял несложные служебные обязанности. В 1901 году он простудился, перенес крупозное воспаление легких в тяжелой форме и через несколько месяцев, 23 июня, умер от паралича сердца: этому «старику» было всего 55 лет. Герман вспоминает: «До последних минут он сохранял полную ясность мысли, и я помню, как среди мучений болезни радовался он первым проблескам революции и как мужественно ждал собственного своего конца. Леонид Борисович приезжал из Баку навестить отца во время болезни, а потом и проводить его в могилу. Он похоронен на церковном кладбище при селе Пушкино Московской губернии».

После смерти Бориса Ивановича его вдова Антонина Григорьевна поселилась в Москве у дочери Софьи, которая вышла замуж за студента-сельскохозяйственника, сына сибирского купца Михаила Лушникова. «Квартира сестры, — пишет Герман, — как и моя, нередко служила в Москве для явок, собраний и пр., и „бабушка“ была дружна и близко знакома со многими товарищами Леонида, старыми подпольщиками. В восстание 1905 года ей пришлось быть хранительницей печати ЦК, которую она прятала в своей прическе и в таком виде не раз проходила по улицам через военные и полицейские кордоны».

Это тоже часть большевистской мифологии: мать героя под его влиянием, отбросив предрассудки, встает на сторону революции. Нечто подобное говорилось о матери Ленина и других, но это изрядное преувеличение: если они и помогали революционерам, то только ради своих детей, для которых поистине были готовы на всё. Явно преувеличено и сочувствие революционному делу ветерана полицейской службы Бориса Ивановича — хотя несправедливое наказание и в самом деле могло вызвать у него (как и у его сына) ненависть к власти, он вряд ли мог желать свержения монархии. Да и сам Леонид вплоть до 1905 года писал слово «Государь» с большой буквы — так велика была сила привычки…

Из детства Красин вынес в первую очередь уверенность в том, что человек может достичь многого, опираясь на тесный круг людей, которым можно доверять. Сначала таким кругом для него была семья; потом, когда ее не стало, он пытался найти опору в партии, работе, отношениях с женщинами. Но все это так и не стало альтернативой той дружной семье, которую он знал в ранние годы жизни и которая так и осталась для него потерянным навсегда раем.