Получилось так, что Данила оказался в углу, с другого конца от Наташи. С ней рядом уселся Зосима, от которого не отходил ее старший сын. Зосима как-то незаметно выпил водку, съел что-то и все время занимался с мальчишкой. Потихоньку ворковал ему на своем языке — может, сказку рассказывал, может, про дедушку говорил. Мальчик прильнул к нему, обхватил его коленку и смотрел не отрываясь в лицо.
А Данила и Наташа смотрели на сына. Друг на друга за столом они совсем не смотрели — только на сына. И молчали.
Константин Кузьмич сказал что‑то по‑коми Фекле Тихоновне. Та засмеялась потихоньку и ушла в кухню. Потом то же самое сказал по-хантыйски и перевел для русских:
— Мальчик отцов перепута́л. Зосиму за о́тца приняал. Ой, ой, Наташа, получишь от мужа горячих!
Все смеялись. И Наташа смеялась. И Зосима.
Данила едва улыбнулся. В своей задумчивости он, вероятно, не разобрал шутки. Он сидел, прямой и не привыкший к избе. Он был словно кусок простора, затиснутого в четыре стены — и сам не мог уместиться, и стены не могли его удержать. Другие пастухи, как сели за стол, сразу стали домашними, привычными. Один Данила не приспособился к дому и сидел, чужой всей этой домашней обстановке. Он сбросил платок на плечи и завязал большим узлом на груди. Красная кайма тревожным огнем горела на почерневших бревнах стены. Лицо неподвижно и резко прочерчено в тесной полутьме, наполнявшей угол.
Разговор неизменно возвращался к оленям, к стадам. Стоило одному начать, как заговорили все.
— Тяжелое лето, — сказал Василий Матвеевич, — жара, безветрие... А уж комара и овода — не приведи бог. Олени совсем отощали — по нескольку суток не отдыхают, бегают, спасаются от укусов. И днем, и ночью покоя нет. Хоть бы холодный ветер подул. Здесь, у реки, есть, а в тундре совсем тихо. Вот уж две недели ад кромешный.
Отвлекшиеся было от обычных мыслей и развеселившиеся пастухи согласно закачали головами, приуныли.
— Да, сей год кома́ра много, уток мало, — вздохнул Константин Кузьмич. — Че́го не надо все́гда много. Недавно гуся видел. Хотел стре́лять, а е́го орол взял. Унес к се́бе. Я и не дума́л, откуда орол? Такой орол — мале́нького оленя потянеэт. Зачем тут орол? Не нужон. Гусь нужон, утка. А тебе, пожалуста, — орол!..
Зимой петли стави́л на куропатку. Пошел глянуть — попали совы. Двадцать сово́в? Зачем столько сово́в? Не нада. А куропатка и́дет мало. В день тридцать-сорок. Было раньше сто сорок. Два ме́шка: не́сешь, не́сешь — ой, ой, сколько птиц, тяже́ло.
— Чего ж удивляться, что птицы стало меньше? — перебил его Рогов. — Ты два мешка, я два, Данила два — вот и побили птицу. Остались совы да орлы... Вчера в поезде с геологами разговорился. Так они и петель не ставят теперь на куропаток. Идут в горах вдоль телефонных проводов и собирают птицу в мешок. Оказывается, куропатки разбиваются о провода...
Иван Павлович сжал подбородок пальцами и стиснул губы.
Здесь Фекла Тихоновна внесла большую миску, полную дымящейся оленьей печенки.
— Хо-хо! Палыч, работа́й! Закуска стынеэт! — протянул Константин Кузьмич свою кружку.
Рогов поднял на него глаза, но не двинулся.
— Че́го невеселый? Куропатку жалеешь? Ничего не плака́й, нам хватеэт!
Иван Павлович усмехнулся, взял бутылку и стал разливать.
Вареная оленья печенка очень понравилась Пете. Она была нежней и вкусней куриной. Закусывая ею второй стаканчик, Петя подумал, что не зря согласился специализироваться по оленеводству...
— Куша́йте, куша́йте. Это для́ вас. Кто тундра живет, куша́ет сырую печенку. Заместо соли кровь макает. Русский так не можеэт: варить надо́, — Константин Кузьмич потрепал Петю по спине и рассмеялся. — Только Палыч можеэт, да не хочет...
— Ну уж это вы зря, Константин Кузьмич. Я, наприме, с удовольствием ем парную печень. И очень люблю, — не без гордости сказал Валентин Семеныч. — Вот айбат по-ненецки не мог. Чего не мог, того не мог. Знаете айбат? — спросил он Петю. — Парное мясо с кровью. Ненцы готовят его по-своему. Оленя не режут, а давят: ремень на рога и под горло. Садятся двое напротив и тянут ремень — каждый к себе. Потом мужчины уходят, и женщины готовят кушанье: сдирают до половины шкуру, вспарывают трудную часть. Каждый своим ножом отрезает кусок, макает в кровь и ест. Говорят, какой-то особый вкус у оленя, забитого именно таким способом. А мне что-то не по себе от приготовления... Наверное, поэтому и не ем айбат. Но когда олень забит по-обычному — парное мясо действительно очень вкусно. Да вы еще попробуете, погодите...
Петя кивал головой и улыбался. Улыбался всем. Ну что за прекрасные люди! Это ж свой мир — тундра, олени, айбат, сырая рыба... и платки у мужчин. Не зря его уговаривал декан специализироваться по оленеводству. Декан тоже хороший человек.
— Ва-а-леттин Семенч, Ка‑а‑ссин Кузич, вы ха‑а-ррошие лю‑ю‑и, — сказал Петя, удивляясь, что язык так плохо слушается. Хотел еще что-то сказать, много сказать, но, когда язык не слушается, разве скажешь хорошо хорошему человеку...
Данила, все время молчавший, спросил что-то у хозяина дома. Константин Кузьмич поговорил с ним. Пастухи согласно закивали головами.
— Данила спрашивае́т, у кого винтовка есть, патроны ость? Нужно́ е́му.
— На какого ж бандита ты обиделся так? — хитро посмотрел Рогов на Данилу, делая вид, что ничего не понимает.
Погасив улыбку, Петя насторожился и спросил, как можно тверже выговаривая слова:
— А что, в тундре бандиты?
— О-хо! — всплеснул руками Константин Кузьмич. — Такой бандит у‑ух!
Под общий смех Петя обиделся и отвернулся. Зачем же смеяться, если спросил что-то невпопад? Он же никогда не был в тундре.
Тут Василий Матвеевич взял его за локоть. Ну, ну, не обижайся. Тут все свои. А бандюга завелся настоящий — ходит за стадом — то оленей испугает, то теленка прирежет, то консервированное мясо испортит — мешки раздерет, по траве раскидает. Медведь это. Еще увидишь. Данила его недавно встретил. Вышел к реке, а он на другой стороне сидит в кустах, смотрит. Данила закричал, собака залаяла, а медведь сидит и смотрит. Видит, нахал, — пастух без винтовки.
— Не пугай, не пугай молодого человека, — вступился Рогов. — Первый раз в тундру попал, а ты сразу: медведи. Еще про волков расскажи, про росомах... Пусть попривыкнет. Это все детали в нашем деле.
Меня удивляет только, почему ж винтовок нет? Помнится, в эти бригады давали карабины и патроны. Я сам хлопотал...
— Бы́ла, бы́ла! Патрон стре́ляли волка. Пустой винтовка ржавел, — почти крикнул Кузя, не сказавший до этого ни слова. — Еще батарейка нужно, «Спидола» тихонько говорит.
— Батареек я захватил, всем дам. А патронов и карабинов нет у меня. Оружие беречь надо. Как же вы допускаете, что ржавеют карабины? Патроны достать нетрудно, винтовки — другое дело...
Ехать собрались поздно — чтоб комар не мешал. Ночь выдалась холодная и светлая. Солнце здесь заходит, но темнота не наступает. Всю ночь горит пласт полярной зари. И небо светится в проемах между черными облаками.
Пастухи, Василий Матвеевич и Наташа с детьми переправились на другую сторону реки еще вечером — управиться с делами: проверить, как отдохнули олени, поправить упряжь, увязать грузовые нарты, запрячь олешков поближе к отъезду.
Ветеринары вышли из дому попозже. Они вздремнули после обеда и чувствовали себя бодро. Над притихшей рекой в безветрии далеко раскатывались голоса.
Как всегда обогнав всех, Константин Кузьмич быстро шел к большой смоленой лодке, уткнувшейся в берег. Ловким движением он отвязал веревку, столкнул лодку в воду и потащил против струи. Только галька хрустела под ногами.
Река быстрая, поэтому надо уйти подальше вверх по течению и там начать переправу, чтоб пристать пониже, около пастухов.
— Эй, Кузьмич, ты чего потащил! — окликнул его Рогов. — Дай молодым поразмяться!
Тот, не оборачиваясь, махнул рукой и тянул, не сбавляя шага, выставив вперед острое плечо.
