— Чего ж не будет?.. Рабочий день у нас нормальный, кончил — и читай... Тем более ночи светлые...

Он внимательней присматривался к Алексею. Вроде парень как парень, все тут такие... А потом мелькнет в нем какая-то задумчивость... Что-то такое — не найдешь слова... Что-то непривычное... Будто отлетает он куда-то... И здесь он, и не здесь... Вот сейчас Петр чувствует, что тот не слышит его, задумался о своем и не слышит, хотя, наверное, и слышит... Ну не скажешь об этом... Такой чудной парень попался... Электрик, говорит... И по плотницкому делу, говорит, может. И по философии... Вот чудо-то!

Между тем Алексей оторвался от поручней, распрямился и с мучительным и вместе радостным изгибом на губах сказал:

— Теперь главное — время не терять, чтоб за этот год побольше сделать. Я много лет впустую потратил. Сейчас наверстываю... Старый я уже — двадцать шесть. И еще ничего не сделано... Десятилетка и курсы... Маловато...

...После армии я все по стройкам — в Средней Азии, и Сибири. Хорошо зарабатывал, все время на новых местах. Интересно, пока в новинку. Вкалываешь, как черт, а потом — в отпуск, на курорт. Что заработал, спустишь до копейки и — назад, снова вкалывать. Покружился в этой карусели... А раз вдруг как прострелило меня: зачем, думаю, что дальше-то?.. Так вот всю жизнь?.. Годы идут, а у меня ни образования, ни развития, ничего... Одно ремесло для заработка...

Книги-то я всегда почитывал... А как пришли эти мысли, тут просто набросился. И стал все больше по философии читать. Случайно нашел первую книжку... Перебрасывали нас на самоходке... В каюте на полочке, гляжу, валяются между всяким хламом и банками книжка. «Происхождение семьи» Энгельса. Как она туда попала?.. Пока шли до места, прочитал. Вот книга! Вся история раскрылась. В учебниках этого нет... Да и что — учебники! Мелкота. Здесь, понимаешь, по-настоящему, серьезно...

Обо всем... И о любви написано — первый раз вник... Никогда не думал, какая это проблема... Вот послушай: в былые годы, оказывается, любви не было, не знали этого чувства. Любовь не так давно появилась, в средние века. Представляешь — такое вроде обычное чувство, всегда вроде было... А, оказывается, сложней все, запутанней... Уж когда она появилась, все равно женились не по чувству. Женились по расчету — чтоб увеличить богатства, приобрести связи, завести наследников... И ведь тысячи лет семьи появлялись по расчету... А любовь возникла и жила так, неофициально, сбоку где-то, представляешь? Очень это меня поразило. Целые поколения не чувством дорожили, а вещами, деньгами. Унизительно это для человечества... По-моему, если чувства нет, то и семьи нет. Не могу представить, чтоб мужчина и женщина прежде расспрашивали друг друга — у кого сколько сбережений или какая зарплата, а потом бы женились... Вот гадость-то! Неужели так можно жить? Не верю, хоть знаю — так и жили и живут...

Я в то время как раз познакомился с одной женщиной... С инженером на нашей стройке...

Алексей замолк, и опять мучительно и радостно покривились губы. Какая странная у него улыбка. Он сам себя прервал, раздумывая — говорить или не говорить.

— ...Понимаешь, потянулись мы друг к другу, стали часто видеться. И человек она интересный, и не женаты мы — все как будто для нас... Сразу меня как ослепило — обрадовался, что нашел настоящую любовь. Не время было, а праздник. Каждый день золотой. А прошло месяца два — чувствую: она меня больше любит, чем я ее... Не могу ей ответить, чтоб наравне... Словно виноват перед ней, в долгу у нее... И стыдно от этого, и сам перед собой в чем-то нечист вроде. И ее как будто обманываю. Измучился вконец. Потом и вовсе у меня все пропало, ничего не осталось в сердце. Хорошая она, любящая, а я пустой, сгоревший... Да и книжку тогда прочитал о происхождении семьи. Чего ж, думаю, у нас получится — один расчет и выйдет... Хоть и не такие мы люди, чтоб считать деньги, а все равно без любви что ж — только расчет... И испугался я. Очень этого испугался. Представляешь — уволился быстро и, не прощаясь, уехал. Так лучше — не мучить ни ее, ни себя. Резать, так резать все сразу.

Освободился, и стало легче — ни перед кем не виноват, никому не должен... И тут уж по-настоящему занялся книгами. Так меня чтение закрутило, такое началось — сам удивлялся. Чуть куда попаду, первым делом — шарить по библиотекам, по магазинам, людей выискивать, кто занимается книгами. Да какие в наших местах книги! Вырвался в отпуск и первый раз полетел не на курорт — в Москву. Там раздолье! Не поверишь — накупил чемодан книг! Снял клетушку на даче и читал весь отпуск. Сейчас у меня три чемодана книг. Два в Красноярске остались у друга (его отец, капитан, сюда меня подбросил на рефрижераторе), а один вожу с собой. Тут и для подготовки в институт учебники, и для души — философские. Я тебе покажу, как приедем на место, и почитать дам.

Петр улыбнулся со вздохом:

— Это потом. Пока нет времени читать — работы по макушку, — зажег погасшую папироску. И захотелось тоже сказать о себе. Подумалось: не скоро случится еще такой миг, когда раскрывается душа и есть кому послушать. Но слова не приходили. Да и нужны ли они... Хорошо ведь просто помолчать, побыть рядом с откровенным человеком.

Так стояли они на носу теплоходика, разговаривали и смотрели на реку. А река крутила крутыми петлями, и не видно совсем ее дали — словно плывут по озеру со всех сторон берега.

Потом спустились в салон, заглянули в буфет, откуда, перекрывая шум, доносился знакомый голос:

— ...Лося? Я лося, ребята, знаю лучше кого. Двух лосей сам положил. Как было дело? Ездил я с папашей к дяде на праздник. Железная лодка у нас ба-а-альшая Папашина лодка. Мотор болиндер. Обратно вертаемся, папаша, значит, сильно выпимши, спит на носу. А дело к вечеру, темнеет. Я гляжу: от того берега кака-то коряжина плывет. Ну плывет — и плыви. Еще глянул: плывет. Ну плыви. А она на две разделилась... Я так и обмер — это ж лоси! Рядышком переплывают. Я заворачиваю к ним. Папашу толкаю: лоси, мол. Но он спит крепко, не слышит. Я к лосям, одного от другого оттер лодкой и кружу вокруг. А сам без папаши ничего не сделаю с ним — надо править, и мотор забарахлил. Разбудил папашу, он спросонок не поймет ничего. Но после понял. У нас в лодке здорова палка была. Папаша лося кэ‑эк по башке хватит! А лосю хоть бы хны. Плывет и плывет. Я — вокруг, он к берегу. И ушел от нас, стал вылазить — передними ногами уже стоит на берегу. А там обрыв, и задние ноги у него в воде... Тут я лодку пр-р-р-рямо на берег направил. Папаша подумал — я остановлюсь, а я жму на берег во всю железку! Лодка тяжелая — я лосю задние ноги-то и придавил. Он и опустился враз — не может вылезти из-под лодки. И взять его нельзя — живой. У папаши складень был, нож. Я подобрался к шее: чик, чик... Да куда! Шкура крепкая — даже не прорезал. Он головой мотнул — я упал, складень — в воду. Так и потеряли тогда складень... Жаль, хороший был.

Дык што ж с лосем делать? Я ему на шею — петлю из стального тросика, чтоб не ушел. И еще багор у нас был. Мы про него сначала позабыли, а тут я вспомнил. Взял багор и в затылок ему острием! Он врр‑раз свалился. Во как! Тут его скорей в лодку, чтоб никто случайно не увидел. А у нашего болиндера шум, как у рыбнадзора, — у тех тоже болиндер — мы всех рыбаков распугиваем, так что нас редко кто видит.

Дык вот: лося мы повезли к себе на баржу (на лесосплаве с папашей работали и жили на барже). Кое-как завалили его на борт — здор-р-р-ровый лосище! Одни бы не завалили, высоко больно. Нам еще три мужика помогали.

Первым делом, значит, снимаем шкуру. Кишки, требуху, всяку слизь — в нее и камней, камней поболе, проволокой шкуру замотали и — в реку, чтоб никаких следов. Так, значит. Мясо меж собой разделили. Помногу досталось! Во мяса было! Обожрались мяса тогда, понос прохватил, сколько сожрали!

Парень самодовольно хлюпнул носом.