— Прошу вас, прошу вас, — в отчаянии причитал Дзандоменеги. — Конечно, я слышал о нем…

— Так, это уже больше похоже на правду!

—…Но я не знаком с ним лично.

Дзаго уже поднес нож к груди арестованного, но Гардзони придержал его руку.

— Конечно, синьор Дзандоменеги, понимаю, никто и не подозревает, будто вы водите подобные знакомства. Однако надежные источники утверждают, что вы недавно видели его на площади Сан-Моизе. Или я ошибаюсь?

— Я… я…

— Вы? — подбодрил его инквизитор.

— Я-я… — продолжал бормотать Дзандоменеги.

— Вы — что? Да говорите уже, черт бы вас побрал! — терпение Гардзони было на исходе.

— Я… я не помню…

— Чего вы не помните? Вы издеваетесь надо мной, синьор Дзандоменеги? Думаете, можете сочинять все, что вам вздумается? Хотите обвести меня вокруг пальца?

Узник не отвечал. Дзаго не стал терять времени и легким движением разрезал рубашку на груди арестованного: нож был таким острым, что он всего лишь слегка коснулся ткани, и она тут же разошлась, обнажая худощавую грудь Дзандоменеги. Тогда помощник инквизитора провел лезвием по коже — брызнула кровь, узник вскрикнул от боли.

— Ну-ну, — успокоил его Гардзони. — Всего этого можно избежать, если вы проявите готовность к сотрудничеству. Вы хорошо знаете, как велика моя власть. Думаете, мы не решимся перерезать вам горло и скинуть труп в любой из венецианских каналов? Не будьте глупцом, друг мой, расскажите все, что знаете! И поверьте, в этом случае мы вас отблагодарим.

От ужаса у Дзандоменеги застучали зубы, казалось, он уже видит себя на пороге преисподней. Гардзони решил, что упускать такой удачный момент нельзя.

— Смелее, друг мой, мы уже знаем, что вы рассказали мяснику Кандиану, как на днях видели Казанову на площади Сан-Моизе. Так зачем же устраивать кровопролитие? Или хотите, чтобы синьор Дзаго продолжил и перерезал вам горло?

W Н… нет, не надо, пожалуйста, — всхлипывая, взмолился Дзандоменеги. — Я все расскажу…

— Прекрасно, я вас внимательно слушаю, — ответил инквизитор, делая Дзаго знак отойти. — Говорите, мой дорогой друг.

— Два дня назад, утром, на площади Сан-Моизе, я видел, как один мужчина ударил Казанову по лицу перчаткой.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, ваше сиятельство, — слабым голосом уверил инквизитора узник.

— Замечательно. Вы считаете, что это был вызов на дуэль?

— Так мне показалось.

— А вы знаете, что дуэли строго запрещены законодательством Венецианской республики?

— Д… да, ваше сиятельство.

— Почему же тогда вы не рассказали о произошедшем главе района или хотя бы не бросили анонимное заявление в «Львиную пасть»?

— П… потому что я боялся, ваша светлость, а еще потому что… — Дзандоменеги замялся на мгновение, — я писать не умею.

— Ну да, конечно, — вздохнул инквизитор. — Но видите, сколько всего вы на самом деле знаете? Хоть и не обучены грамоте.

Дзандоменеги нерешительно кивнул.

— Продолжим. Известно ли вам имя человека, с которым синьор Джакомо Казанова разговаривал на площади Сан-Моизе?

— Д… думаю, да.

— Будете так любезны сообщить его нам?

Дзандоменеги было замялся, но как только заметил, что в глазах помощника инквизитора снова блеснул злорадный огонек, а губы изогнулись в жестокой усмешке, сразу же продолжил свое признание.

— Его зовут Альвизе Дзагури, — сказал узник. — Он купец, торгует дубленой кожей.

— В самом деле?

— Да-да, именно так! — подтвердил несчастный уже более уверенным тоном.

— И где живет этот купец?

— В… Сан-Поло.

— Можете быть точнее?

— За палаццо Корнера, на калле Лapra, дом четыре.

— Прекрасно, мой добрый друг, просто замечательно. Вот видите, надо было просто сказал» правду Как вы думаете, что мы сделаем теперь?

— В… вы убьете меня, — выдавил Дзандоменеги, сглотнув комок в горле.

Пьетро Гардзони посмотрел на него с делаиым изумлением и разразился хохотом.

— Убить вас? — воскликнул он. — С чего бы это, дорогой друг? Думаете, я не умею быть благодарным?

— Нет, что вы, ваше сиятельство, — пролепетал несчастный.

— Конечно нет, синьор Дзандоменеги. Мы же не дикари какие-нибудь.

Инквизитор знаком приказал Дзаго развязать узника. Верный помощник разрезал веревки, освобождая Дзандоменеги, который удивленно смотрел на своих мучителей.

— Но это еще не все, друг мой, — продолжил Гардзони, доставая из кармана бархатный мешочек, который затем протянул пленнику.

Дзандоменеги нерешительно взял его, внутри звякнули монеты.

— Примите мои искренние извинения и благодарность за вклад в дело поимки опасного государственного преступника, — подытожил инквизитор.

— Что… В самом деле, ваше сиятельство? — узник никак не мог поверить своему счастью.

— Конечно, дорогой Дзандоменеги. Я был бы рад еще что-нибудь сделать для вас, например, подарить вам новую рубашку, но увы, мне надо спешить, государственные дела не ждут.

— Вы шутите?

— Вовсе нет. Дзаго проводит вас к выходу. А я прощаюсь с вами, точнее, говорю «до свидания», потому что надеюсь, что в будущем вы еще навестите меня, возможно, с новыми вестями о проходимце Казанове.

— Конечно, ваше сиятельство, — заверил его Дзандоменеги. — Благодарю вас за вашу щедрость.

— Что вы, не стоит. До скорой встречи, — Гардзони кивнул Дзаго, приказывая отправить восвояси очередного глупца, только что пополнившего армию его шпионов.

Верный помощник проворно подхватил все еще растерянного Дзандоменеги и с большим сожалением повел его к выходу из тюрьмы Дворца дожей.

Зал театра Сан-Лука был заполнен до отказа. Вот уже два года как всем здесь руководил знаменитый Карло Гольдони, которого владельцы театра — семья Вендрамин из Санта-Фоски — сумели нанять, обойдя многочисленных конкурентов. С тех пор прославленный драматург ставил на сцене Сан-Луки свои неповторимые комедии, и любая из них неизменно собирала полный зал восторженной публики.

Женщины и мужчины, знать и слуги, бедняки и мещане, привратники, воры, уличные девки — кого только не было в пестрой толпе венецианцев, постепенно занимавшей свои места в партере и на четырех ярусах балконов.

В последние несколько лет Гольдони пытался отойти от жанра комедии и писал более вдумчивые, не лишенные трагизма произведения, как, например, пьеса «Торквато Тассо», поставленная в тот год во время карнавала. Публика, однако, настороженно воспринимала подобные нововведения, зато продолжала восхвалять и с нетерпением ждать его ранние работы — легкие, смешные и обязательно с яркими женскими характерами, такие как «Памела в девушках», «Благоразумная дама» или «Трактирщица». Последняя как раз с триумфом возвращалась на сцену этим вечером.

В любом случае недостатка в разнообразии репертуара в театре не было: достаточно вспомнить, как пять лет назад на радость поклонникам Гольдони написал целых шестнадцать комедий всего за один год. В их числе было несколько настоящих шедевров, которые Венеция готова была с восторгом пересматривать раз за разом.

Джакомо расположился в отведенной ему ложе: он давно знал Антонио и Франческо Вендраминов, владельцев театра, а потому мог не беспокоиться насчет свободных мест. Теперь оставалось лишь ждать, пока погаснет свет. Огоньки свечей в люстрах сверкали, словно звезды, освещая роскошную обстановку: дерево, бархат, роспись на потолке, элегантный занавес, — от красоты вокруг захватывало дух.

Джакомо, однако, не находил себе места от нетерпения. Удастся ли ему сегодня получить то, чего он желает больше всего на свете?

Когда погасили свет, Антонио Вендрамин лично провел к его ложе молодую девушку, красота которой затмила бы всех великолепных дам, сидящих в зрительном зале. Щелкнула задвижка на двери, и Франческа опустилась на кресло рядом с Казановой.

Он не произнес ни слова, наслаждаясь моментом — возможно, неповторимым, — пока свет постепенно гаснул, уступая место полумраку, а затем — темноте. В течение нескольких мгновений Джакомо успел полюбоваться Франческой: изящный изгиб шеи, великолепная грудь, белоснежные плечи и водопад рыжих волос — воздушное пламя, словно сошедшее с полотен Тициана.