Сивер метался по улицам, выкрикивая имя Данко, хватал за руки прохожих, испуганно таращившихся на него. Заглядывал в каждый двор, под каждый куст и лавку, отчаянно надеясь, что парня просто треснули по голове, ограбили и бросили.

Но ни Данко, ни его вещей, ни очевидцев он так и не нашел.

В своих руках Карин ощутил пальцы, сжимающие его, и локти — на жесткой соломе. Под собой — напряженное тело, под губами — теплую кожу шеи. Когда разобрал тихий стон, в голове начали нехотя ворочаться мысли, делясь информацией, где он и с кем уснул, что заставило его сначала замереть, а потом рывком скатиться в сторону. Быстро оглядел себя — одет. Послал краткую благодарственную молитву богам, после чего рискнул поднять глаза.

— Я… — сглотнул, вытирая лоб и виски, по которым струился пот. Сердце билось как зверь в капкане, и все старалось вырваться наружу, проломить грудную клетку. Рубаху можно было выжимать, влажными были даже волосы. Чем он занимался, пока окончательно не проснулся? — Прости меня! Перешел все границы, прости!

Тайя хватала ртом воздух, с силой сжимая солому и глядя в доски потолка. Чуть дальше валялась лента, которая ранее удерживала гриву Карина, да и у нее коса была наполовину расплетена. Кроме этого небольшого беспорядка, в целом она тоже была одета, за что Карин повторно возблагодарил небеса. Отполз еще дальше, к стене, увеличивая расстояние между собой и великим соблазном, который занял его голову и сердце настолько, что стоило чуть ослабить бдительность, как телу не потребовалось даже разрешения.

— Это то, чем занимаются живые? — задыхаясь, проговорил соблазн, прижав руки к горящим щекам.

— Это то, чем мы заниматься не должны, — выдохнул Карин и подтянул колени к груди, запустил пальцы в свои распущенные волосы, волной упавшие вперед и доставшие до пола, скрыв его всего.

— Почему? — такой наивный вопрос, который включил всю цепную реакцию заново. Карин глухо застонал, ощущая пульсацию уже в ушах.

— Хотя бы потому, что мы не женаты. И… — что-то вертелось в голове, мысль, которая в первый момент показалась бессмысленной: низменные чувства — отношения, целью которых было не продолжение рода, а животный инстинкт удовольствия. Откуда у него это, он не знал, оставалось только ошеломленно пробормотать: — Какой кошмар…

— Мы могли бы не останавливаться? — Тайя продолжила хоронить его и так отсутствующую выдержку. — Это было так…невероятно, словно мы взлетели вверх. Карин! — Она села, Карин вздрогнул. — Это же не все? Ну…

«Понятия не имею. Судя по моему состоянию — это только начало. Моего безумия».

— Это все, — сквозь зубы процедил парень и с трудом поднялся на ноги. Подобрал свою ленту, которой кое-как завязал хвост. К Тайе подходить не стал, не доверяя себе: сначала нужно было остыть и вернуть ясность мыслей. — Пройдусь. А ты заплетись и иди в дом.

— Меня ты заплетаешь, — заурядные слова прозвучали иначе, чем всегда. Карин невольно сделал шаг к ней, второй, потом остановился.

— Это неправильно, — упрямо повторил сам себе.

— Такой весь правильный, аж противно! — вскричала Тайя, вскочив с соломы, пробежала мимо него, со злостью дернула вверх перекладину так, что та отлетела в сторону, и распахнула двери. — Ну и сиди тут один!

С таким же грохотом захлопнула створки. В сарае остался только Карин наедине со своим хриплым дыханием. Огляделся, пнул тюк соломы, потом другой — не помогло. Рванул ленту с волос, стало больно. Это уже немного привело в чувство.

Ругая оставшегося в сарае праведника всеми словами, которые только слышала от дядьки Бела, Тайя залетела в избу, пробежала мимо поднявшего со стола голову лекаря и спряталась за своей перегородкой, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от бессилия. Разбудил, одурманил, взбудоражил. И проснулся, оставив ее пылать в одиночестве, а сам гулять собрался.

— Дубина, черствая! — яростно прошептала стене. — Совсем как ты!

— Все в порядке? — осторожно спросил Бел.

Ленту оставила на соломе. Тайя кивнула, потом сообразила, что старик ее не видит. Пригладила волосы, взяла себя в руки, вышла в избу.

— Да. Все хорошо. Вы как?

Бел оглядел взъерошенную девушку, ее пунцовые щеки, бегающие глаза: Карин, интересно, опять в чане мерзнет?

— А где…?

— Гулять пошел, — отрезала Тайя. Потеребила кончик косы и снова ушла. Бел устало потер шею.

Дверь в сарай Тайя отворила уже намного сдержаннее, уверенная, что Карин, как и сказал, ушел. Пошарила по соломе в поисках оставленной ленточки, добыла ее из-под вороха сухой травы, отряхнув от налипших соринок. Потом тяжело вздохнула, растянув ее в руках.

— Как всыпала бы тебе плетей! — крикнула в полумрак. — Чтобы знал, как плохо! Вот дубина!

Карин медленно сполз глубже в чан, зажимая себе рот, чтобы не рассмеяться: голос Тайи звучал уж слишком воинственно, он и правда рисковал быть исполосованным, если она вдруг обнаружит виновника своей неприятности. В то же время она выражала обиду так непосредственно, как дитя лупит лавку, о которую набило шишку.

Дождался, чтобы она ушла, потом только выбрался из холодной ванны, обсох, оделся и, полностью вернув самоконтроль, счел возможным идти в дом.

— Я уж думал, ты поскользнулся и убился об чан, — не поднимая головы от своей миски, встретил его Бел. Об стол грохнулась ложка, выпав из пальцев девушки.

— Чан? — переспросила Тайя, машинально схватившись за ленту. Косу она заплела отвратительно, мельком заметил Карин, надо переделать. Подняла огромные глаза на вошедшего, с трудом сохранявшего на лице серьезное выражение; тот пожал плечами. — Ты был в сарае? Не ушел?

— Тебя пчела за губу укусила? — Бел указал на нее ложкой. — Чего выпятила так?

Быстро сжав губы в тонкую линию, Тайя отодвинула миску и встала. Заявив, что наелась, удалилась за свою перегородку и шумно задернула занавесь.

— Обиделась, — кивнул в ту сторону Бел, глядя уже не так прохладно, как с утра. — Долго будешь девку мучить?

— Еще немного, — Карин уже перебирал пучки трав, отыскивая нужные для варки. — Вот только городскую отправим обратно в город, пусть там ученых мужей ищет. А я неуч, что с меня взять? Поэтому добавлю-ка я для убедительности лист александрийский[1], — кинул щепотку в котелок. Подумал и добавил побольше. Бел фыркнул, представив важную Сулену, не слезающую с ночного горшка.

— Ой, и влетит тебе за это, — предсказал он, черпая кашу из миски.

Сулена была уже в новом сарафане цвета меда. Дорогая ткань отливала всеми оттенками золота, мягко облегая пышную фигуру, струилась в пол. Нижняя рубаха была полностью украшена вышивкой, точно такая же обвивала низ одежды. И в темной косе виднелась похожая лента. Она открыла дверь, и при виде Карина улыбка осветила ее лицо, сделав его миловидным.

В избе она была одна. Заметив, что молодой лекарь оглядывает комнату, с пониманием усмехнулась, сообщив, что отец ушел пробовать сельское вино и слушать, какие беды и проблемы одолевают местных. После села на лавку и протянула руку для прослушивания сердцебиения.

— Собака меня в детстве укусила, — проговорила она, имея в виду отметину, которую заметил лекарь при первой встрече. — Просто… Было неожиданно, когда мужчина так сразу — и одежду задирает.

«Прям там, одежду задирает. Рукав всего лишь, и то наполовину», — едва заметно скривился Карин, понимая, что услышал извинение за пощечину. Прижал палец к запястью, считая удары, но со вчерашнего дня ничего не изменилось — пульс четкий и ровный. Хотел бы он хотя бы увидеть, как происходит эта загадочная хворь, но, кажется, Сулена не вознамерилась еще усесться у окна и пялиться на улицу. Может, не на что смотреть было в селе целый день.

Все чаще он задумывался над тем, что болезнь надуманная. Девушка на лавке улыбнулась. Протянула вторую руку и погладила его по волосам.

Карин быстро поднялся на ноги. Сулена сдвинула брови, когда лекарь как ни в чем не бывало достал из сумки пузырек и поставил на стол.