***

Мужчина в дорогом костюме стоял у огромного, от пола до потолка, окна шале и, заложив руки за спину, молча созерцал альпийские склоны. В его холодных, словно льдинки, глазах отражался танец изумрудных иероглифов, заполнивших небо. В дверь негромко постучали.

– Войдите, – бросил человек, не оборачиваясь. – Кто на этот раз, Брюммель?

– Его Высочество… – плечистый неандерталец почтительно протянул хозяину аппарат Бэлла: сплошь красное дерево и полированная латунь. Стоило мужчине взять наушник, как из него тут же раздался одышливый голос, перемежаемый шорохом и треском помех:

– Твингли! Господи, Твингли, что творится?! Ваши люди добились, наконец, успеха?! Почему вы нас не предупредили?!

Поморщившись, мужчина отстранил металлический кругляш от уха и сказал в гнутый рожок:

– Мы проиграли. Это конец, Джон.

– Как проиграли?! Твингли, что за вздор вы несёте! – истерически завопил голос. – Мы никогда не проигрываем, слышите – никогда!!! Если вы не в состоянии оказались решить эту проблему…

Мужчина аккуратно повесил наушник на вилку и отдал неандертальцу.

– Уберите его подальше, – распорядился он. – На звонки не обращайте внимания… А лучше отключите вообще.

Неандерталец поклонился и развернулся, чтобы уйти. У самых дверей хозяин окликнул его.

– Брюммель!

– Да, господин?

– Вы верите в бога?

Лакей на секунду замешкался.

– Конечно, господин! Я верный прихожанин…

– Тогда помолитесь, Брюммель.

– Господин? – неандерталец вопросительно посмотрел на хозяина.

– Ну что тут непонятного, – раздраженно бросил тот. – Просто помолитесь!

– Да, господин, – Брюммель поклонился и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Он ве-ерит! – язвительно бросил человек в пустоту. – Счастливчик!

***

В глубоких подвалах одного из лондонских зданий пришла в движение странная машина, чем-то похожая на гигантскую астролябию. Опоясывающие бронзовый глобус дуги мелко завибрировали – а потом вдруг сорвались с места и принялись вращаться, стремительно набирая обороты. Спустя несколько секунд оси раскалились докрасна, из сочленений потянулись струйки едкого дыма. Что-то пронзительно взвизгнуло, срикошетив от каменной стены – и вся конструкция с оглушительным грохотом разлетелась на части.

***

– Докладаю: личный состав в баню сходил, в чистое переоделся, сейчас отец Акинфий всех причащает…

– Отлично, хорунжий. Как причастие закончится, раздайте патроны – и с Богом… – полковник Шолт-Норт выглянул из штабной палатки и удовлетворенно кивнул. Все занимались своим делом. Потаенный воинский лагерь, надежно укрытый от чужих взоров в глухих чащобах Зауралья, за последнее время разросся, превратившись в нешуточную угрозу ордынцам. А ведь ещё несколько месяцев назад их было всего ничего: сильно поредевший гарнизон Крепости, спасшийся по секретному тоннелю, да и то – половина раненых… Зато теперь – без малого полк, даже артиллерия своя имеется: четыре горных орудия, отбитых в лихом ночном налёте на неприятеля. К ним бы ещё боеприпасов поболе...

– Нервничаете, Пал Евграфыч? – полковник хорошо знал манеру хорунжего подкручивать в волнении седеющие усы.

– Да уж больно непривычно оно! – хорунжий коротко глянул вверх, на полыхающее небо.

– Это хорошо, – усмехнулся Шолт-Норт. – Будем надеяться, что ордынские часовые пялятся на это безобразие, а не по сторонам стригут, как положено. А вот казачкам скажи, пусть не зевают.

– Мои хлопцы не подведут, осподин полковник! – хорунжий приосанился. – Разрешите идти?

– Ступайте.

Может, это и впрямь конец света, подумал Шолт-Норт; но как бы там ни было, ордынцев мы сегодня крепко вздуем, ох, крепко…

***

«Немезис» шла над Атлантикой на высоте полутора миль. Воды океана переливались всеми оттенками нефрита. Матросы и офицеры находились на своих местах согласно боевому расписанию: вахтенный объявил тревогу, едва завидев странные огни. Командор Роберт Мак Дули оторвался от окуляров телескопической системы.

– Кларк, взгляните-ка на это. Вы не находите ничего странного?

– Горизонт чист, сэр… – офицер помедлил. – Если не считать этих, гм… Атмосферных явлений…

– Не ищите детали, попробуйте охватить всю картину целиком, – подсказал Мак Дули.

– Сэр… Мне только кажется, или…

– Он стал ближе, не так ли?

– Но… Этого просто не может быть!

– И тем не менее, – пожал плечами командор. – Впрочем, возможно, это всего лишь какой-то оптический эффект…

Спустя полчаса стало ясно, что сэр Роберт не ошибался. С каждой пройденной милей линия горизонта приближалась. Офицеры нервно переглядывались, лишь Мак Дули оставался невозмутим. Когда до роковой черты осталось полсотни кабельтовых, он коротко приказал:

– Волынщиков на мостик!

Под заунывный напев волынок «Немезис» перевалила линию горизонта. У людей вырвался невольный вздох – но поначалу никто не понял, что именно он видит: слишком велики были масштабы происходящего. За горизонтом тоже был океан – но его поверхность находилась под углом к той, над которой они пролетали; обе плоскости разделяла тёмная трещина – идеально ровная, немыслимых глубин... И она прямо на глазах расширялась.

***

Огюст Легри ковылял по мосту. Стальной гигант, соединявший Манхеттен с побережьем, по праву мог бы считаться если не одним из чудес света, то, по крайней мере, великолепным образчиком инженерной мысли; но француза сейчас меньше всего заботили архитектурные особенности Нового Йорка. Панический, животный ужас, выгнавший его из палаты госпиталя, никак не желал отпускать; адские письмена, заполонившие небосвод, лишали последних крох самообладания и здравого смысла. Легри вёл себя, словно обезумевший зверь в пламени лесного пожара – с тою лишь разницей, что животные всё-таки точно знают, в какую сторону им следует бежать… Прооперированное бедро наливалось пульсирующей болью, и она с каждой минутой становилась всё сильнее. Конечно, он пытался беречь поврежденную ногу, опираясь на костыль, но непрестанное движение разбередило начавшую заживать рану.

Наконец, силы оставили француза. Он остановился, привалившись к опоре, и затравленно огляделся по сторонам. Вокруг было светло, словно днем – вот только всё приобрело этот гнусный, отвратительный зелёный оттенок, будто в кошмарном сне… Небо и вода переливались, как драгоценные камни, а с горизонтом творилось что-то неладное. Во-первых, он вдруг стал гораздо ближе, чем положено; а во-вторых – раздвоился. Тонкая, еле заметная поначалу линия отделилась от него и с обманчивой неспешностью двинулась к берегу, увеличиваясь, набухая, темнея прямо на глазах… Это же волна, понял Легри; чертова приливная волна – наподобие той, что хлынула на старые доки в устье Темзы, только во много, много раз больше…

– Ну вот и всё! Конец! Нет уж, я сам… – вспотевшей рукой он нащупал в кармане револьвер, вытащил его, взвёл курок, приставил прыгающее дуло к виску и, зажмурившись, нажал на спуск.

Сухо щелкнула осечка. Несколько секунд француз пребывал в неподвижности, затем открыл глаза, заворожено уставившись на приближающуюся волну – а та всё не могла достигнуть берега, росла выше и выше, покуда не стало казаться, что сама Атлантика встаёт вертикально, ополчившись на земную твердь… Стальной настил гудел и вибрировал. Хрипло расхохотавшись, Легри отшвырнул оружие и вышел на середину моста.

– Цезарь! – завопил он во всю силу лёгких, пытаясь перекричать нарастающий рёв. – Идущие на смерть приветствуют тебя!!!

Миллиарды тонн воды обрушились на восточное побережье – и большая часть Нового Йорка в считанные секунды была смыта с лика земли.

«…Я долго думала, стоит ли мне вести этот дневник. Несколько раз бросала, жгла исписанные скверными, быстро выцветающими чернилами листы в печке (а бумага, даже самая грубая, теперь стоит приличных денег) – и всё же вновь и вновь возвращалась к нему. Наверное, таково свойство души человеческой: нам необходимо доверить кому-нибудь наши тайны, и эта тетрадь ничуть не хуже местного исповедника. По крайней мере, мне не придется никого убеждать. Я пишу по-славянски; этот язык, по-моему, знаем лишь мы с Потапом – и ни я, ни он до сих пор не встречали бывших соотечественников. Я, Маленькая Ласка Светлова, или же Лэсси Светлоу, как меня теперь называют, ныне гражданка Глории. Это слово в переводе означает «Славная». Уже не упомнить, кто именно впервые назвал так наш маленький мир; но имя прижилось, и мы теперь глориане. Будь моя воля, планетку нарекли бы «Беспокойная» – это прекрасно отражает всю ту неразбериху, что творилась здесь после Судного Дня, да и вообще... Если смотреть правде в глаза, мы – беспокойный народец. По меньшей мере две трети населения – это бывшие каторжане; впрочем, не стоит забывать, что законы Альбиона отправляли на каторгу за такую мелочь, как украденный кусок хлеба… Всё-таки здорово, что Империя перестала существовать. Наши теперешние законы гораздо справедливее и чем-то напоминают кодекс моей далекой (и, увы, недостижимой теперь) родины, а их суровость… Ну что ж, там, где мужчины, а зачастую и женщины постоянно носят с собой оружие, не может быть иначе. Глория перестала быть частью огромного континента, известного как Земля Чудовищ – но сами ящеры никуда не делись, нам приходится делить с ними нашу новую родину. Со временем, конечно, мы истребим самых опасных и беспощадных тварей; это всего лишь вопрос времени.