– Лекси…

Озорник прижал к губам палец.

– Эта вещь у них… Я почти уверен. Вопрос в том – что фелис намерены делать дальше.

– Будут торговаться?

– Наверняка… Беда в том, что мои финансы показывают дно. Не знаю, сможем ли мы договориться.

Озорник вскоре ушел. Потап лежал неподвижно: то ли уснул, то ли глубоко задумался. Мохнатый бок тяжело вздымался и опадал в такт дыханию. Ласку тоже начало клонить в сон: ночь, что ни говори, выдалась весьма богатой на события. Сновидения пришли почти сразу – бестолковые и сумбурные. Она вновь очутилась в гостиной полковника, но теперь зала была полна вальсирующими. Среди оскаленных допотопных тварей в безостановочном танце кружились полковничьи гости, Хиггинс со своими братьями, лакеи, даже медный «Паровой Том» – и у каждого в руках было по длинной острой сабле. А ей, Ласке, приходилось как ни в чём ни бывало танцевать вместе со всеми, улыбаться, расточая любезности – и одновременно уклоняться от блестящих и дьявольски острых лезвий…

Из забытья её вывел стук в дверь. Ласка со стоном оторвала голову от подушки. За окном было светло: похоже, она проспала до полудня… Торопливо одевшись, девушка отодвинула щеколду; она ни на минуту не сомневалась, что это вернулся Озорник – однако на пороге стоял не кто иной, как давешний блондин… Как его… Морри… Нет, Мюррей, кажется… Но какого черта ему здесь надо?!

– Как вы меня нашли?! – выпалила Ласка, не придумав спросонья ничего умнее.

Джек Мюррей усмехнулся.

– Так уж получилось, что мы с вами соседи по подъезду, мисс Вайзл… Или я должен называть вас «миледи»?

– Что вам угодно?

– Поговорить, всего лишь… Я могу войти?

– А если я скажу «нет?» – Ласка вызывающе посмотрела незваному гостю в глаза.

Джек пожал плечами.

– Ну что же, в таком случае я откланяюсь… Уйду писать некролог полковника Фокса, а также большую статью о скандальном вечере, предшествовавшем его смерти. Я ведь журналист, если помните…

– Его смерти? О чём это вы?! – недоумевающее нахмурилась девушка. – Когда я уходила, он был жив и здоров…

– Этой ночью Мэтью Фокса прикончили, – прищурился журналист. – Судя по всему – ограбление… Или его инсценировка. Подумайте сами, мисс Вайзл, с кем вам приятнее будет беседовать – со мной или с инспектором поли…

В этот момент Джека самым бесцеремонным образом прервали. Дверь распахнулась во всю ширь, Ласку оттёрли в сторону, и огромная медвежья туша сгробастала Мюррея за грудки, в мгновение ока затащив его в комнату.

– Что ещё за субчик? Шпик?! – рявкнул медведь в побледневшее лицо Джека.

– Потап, погоди… Это газетчик. И он говорит, что полковника сегодня ночью убили... Как это произошло? – спросила Ласка, вновь перейдя на бритиш.

– Застрелен из револьвера, прямо в окно… А вообще-то, я рассчитывал узнать подробности от вас! – дерзко заявил журналист. – Вся эта история чертовски подозрительна… Так кто же вы такие?!

Ласка лихорадочно соображала. У этого типа нет никаких причин ей сочувствовать; кроме того, рассказать правду просто нельзя: ведь это всё равно, что признаться в подготовке ограбления… Проклятье, даже не так – она теперь соучастница убийства! Немудрено, что Хиггинс с братьями исчезли! Наверняка затаились в какой-нибудь дыре, боятся нос высунуть на улицу! Соврать? Но что?! Мюррей знает, что она не графиня Воронцова, стало быть… Выход напрашивался один. Интересно, подумала девушка, если я скажу «Потап, сверни ему шею» – сделает ли он это? Ох, наверное, сделает… Но нет, нет, я так не могу! Это же всё равно, что хладнокровно убить своими руками!

– Потап… – Ласка прокашлялась: в горле вдруг запершило. – Отпусти его, пожалуйста… И ляг: у тебя кровь на повязках выступила.

Медведь с ворчанием подчинился. Джек нервно одёрнул полы пиджака. Девушка внезапно ощутила приступ злости. Ишь, какой! Волосишки причесаны, одет с иголочки, на светлом костюме – ни единой складочки… А руки холёные, сразу видно – ничего тяжелее пера держать не доводилось… Да пошел он в болото!

– Ну, так что вы хотели услышать?! О том, какие приказы отдавал полковник в Крыму? Пожалуйста, Потап вас просветит, а я переведу!

– Почему вы его так зовёте – «put up»? – полюбопытствовал Мюррей.

– Нормальное московитское имя… – пожала плечами Ласка.

– Забавно… Собственно, относительно пресловутого приказа я уже выяснил, – самодовольно заявил Джек. – Не могу сказать, что я на вашей стороне… Командир обязан защищать своих подчинённых, всеми доступными методами. А война – штука жестокая…

– Московиты, насколько я знаю, не расстреливали пленных солдат Империи в отместку! – пошла в наступление Ласка.

Мюррей нетерпеливо махнул рукой.

– Не будем обсуждать политику… Знаете, у нас есть пословица: это моя страна, права она или нет.

– Тогда вы должны признать, что и другие могут считать себя… Правыми!

– Итак, ваш лакей… Бывший солдат, конечно… Решил поквитаться с полковником, а вы его остановили… – Джек улыбнулся. – Версия неплохая, но… Видите ли, я знаю, что вы – не графиня Воронцова.

– По-вашему, я не могу проживать здесь инкогнито? Возможно, у меня есть на то причины… – Ласка вызывающе вздёрнула подбородок.

– Да, но… Настоящая графиня сейчас глотает валерьянку под присмотром лучших лондонских врачей: прошлой ночью на неё напали, похитили вещи и драгоценности… В числе прочего – приглашение на вечеринку полковника. Стало быть, вы причастны к этому?

– Вы так считаете?

– Графиня и её спутник описывают похитителей как фелис премерзкой наружности… И грабители, проникшие на виллу – опять-таки фелис. Те же самые, надо полагать? Вы с ними связаны?

Ласка молча пожала плечами: не отрицать же очевидное! А парень и впрямь не промах: столько всего разнюхать за какие-то полдня…

– Вижу, вы не хотите ничего рассказывать… – сокрушенно вздохнул Мюррей. – Поймите, леди: вас и вашего зверя уже сейчас разыскивает вся лондонская полиция! Не позднее вечера эта история появится в газетах, и кто-нибудь наверняка сообщит, где вы находитесь! У вас есть шанс рассказать правду, как вы её видите! Клянусь, я ничего не добавлю от себя, «Курьер» опубликует всё слово в слово…

– Нет. Не опубликует.

Джек и Ласка вздрогнули. На пороге комнаты стоял Озорник. Девушка мельком заметила, как изумлённо округляются глаза журналиста: словно тот узрел в дверях не усталого, скромно одетого мужчину, а по меньшей мере жуткое чудище из тех, что обитают в непроходимых джунглях Нового Света…

– Не будет никакого интервью, – медленно, словно пьяный, проговорил Ласкин компаньон. – Потому что и встречи нашей… Не было. Никогда.

От Озорника, казалось, исходят некие флюиды. Находиться рядом с ним было – всё равно что стоять на берегу моря, беспомощно глядя на исполинскую волну, рождённую сдвигом геологических пластов… Озорник поднял руку к лицу, и за этот краткий миг сердце девушки судорожно сжалось, словно в ожидании чудовищной силы удара… Остальные тоже почувствовали это: шерсть на загривке медведя поднялась дыбом, а Джек Мюррей отпрянул, хватаясь за спинку стула, словно хотел защититься им.

Озорник снял повязку с повреждённого глаза. Вписанный в глазницу иероглиф вдруг запульсировал ослепительным зелёным огнём – и вышел наружу, пронзив стены и перекрытия, оттиснув в сером лондонском небе изумрудное факсимиле… Кажется, Ласка закричала – а может быть, ей это только показалось; ведь ни двинуться, ни даже сделать вдох у неё не было ни малейшей возможности. Зелёный огонь выжигал пространство, реальность плавилась, словно ледышка, брошенная в чрево костра – и текла… Обратно. Иероглиф неторопливо вращался – там, в небе, и здесь, в глазнице Озорника; но это там и здесь были одним и тем же! Позднее, пытаясь хоть как-то сформулировать для себя происходившее, девушка натыкалась на полную лингвистическую беспомощность: в языках Атаманства и Альбиона попросту не было слов, чтобы описать этот процесс. Остались лишь воспоминания о неторопливых метаморфозах знака – и ощущение ветра, ураганного, но в то же время неосязаемого, призрачного: он с равной лёгкостью пронзал воздух, стены домов, землю…