— Я никогда не знала. Ты никогда мне не говорил.

— Ты и так была опустошена, Мэгги. Это только сделало бы тебе еще больнее, узнай ты, что все могло быть иначе. Что мы могли не пустить доктора Галлахера в тот самолет.

— Но Диане было все равно, — тихо говорю я. — Ей было плевать.

— Вот почему, когда она попросила меня о помощи на прошлой неделе, я отказал. Ей это не понравилось. — Он нажимает на свой ноутбук, и на экране появляется изображение. — Ты можешь убедиться в этом сама.

Я смотрю на фотографию через его плечо. Это не та крутая и уверенная в себе блондинка, которую я помню. Эта Диана Уорд выглядит голодной и затравленной, а ее глаза ввалились, как у черепа. Ее волосы теперь каштановые и подстрижены в неаккуратную прическу, которую она, вероятно, сделала сама.

— Она в ужасе. Это видно по ее лицу, — говорит он.

— Диана Уорд, которую мы знали, ничего не боялась.

— Очевидно, что все изменилось.

Я смотрю в лицо женщины, чьи амбиции втянули меня в операцию, которая привела к смерти Дэнни. Я не святая, и я не могу не испытывать праведного удовлетворения, видя, какая она изможденная. Я хочу, чтобы она страдала, и я последний человек на земле, который придет ей на помощь.

И все же я здесь.

— Она попросила меня найти место, где можно было бы затаиться на некоторое время, — говорит Гэвин. — Ей нужны были наличные, паспорта.

— Она вполне способна раздобыть это сама. Она знает, как выжить.

— Только не с этими людьми, которые охотятся за ней.

Я замечаю, что на его верхней губе блестит пот. — Ты тоже напуган.

— Так и есть. Несколько недель назад штаб связался со мной по поводу операции "Сирано". Они спросили меня, что я помню о Мальте, как был схвачен Сирано, и как проводилась операция.

— Почему сейчас, после стольких лет?

— Потому что это снова на повестке дня в Агентстве. Недавно к файлу Сирано получила доступ низвестная сторона, личность которой до сих пор не установлена. Они хотят знать, кто это сделал и почему.

— Русские, я полагаю.

— Да, это первое, что можно предположить, что Москва копается в том, как их "крот" был скомпрометирован. Это нарушение безопасности заставило Агентство по-другому взглянуть на то, как проводилась операция, и это заставило их по-другому взглянуть на покойного Филиппа Хардвика. Они обнаружили сюрприз. Его зарубежные счета — по крайней мере, те, о которых мы знали, — были опустошены. Сотни миллионов долларов, потраченных впустую в течение пяти лет.

— Они не знали об этом раньше?

— После того как Сирано был схвачен, а Хардвик погиб, дело было закрыто. Никто не следил за счетами год спустя, когда деньги начали исчезать.

— Я никогда не слышала об этом.

— "Потому что Агентство тебе не доверяет. Ты был так тесно связана с Хардвиком, что они обеспокоены тем, что тебя обратили. Что ты по-прежнему предана ему.

— Но он мертв.

— Именно так все и думали. Что Хардвик разлетелся на кусочки над Средиземным морем. Мы следили за последствиями, наблюдая за другими событиями. Конечно, была огласка. Британские таблоиды поместили информацию об авиакатастрофе на первых полосах своих газет. Фотографии леди Камиллы в черном, рыдающей на похоронах своей дочери. Депутаты парламента и аристократы отдают последние почести Хардвику. Затем шум, как это всегда и бывает, утих, и Агентство перешло к другим проблемам.

— До тех пор, пока недавно неизвестные лица не получили доступ к файлу “Сирано". Это нарушение безопасности вынудило Агентство еще раз взглянуть на смерть Хардвика. Поскольку самолет упал на большую глубину, поднять его оттуда было затруднительно, и единственные два тела, которые они нашли, принадлежали Виктору Мартелю и одному из пилотов. Но никто не смог бы выжить в той катастрофе.

— Тогда кто опустошил счета Хардвика?

— Интересный вопрос, не правда ли? Для доступа к этим деньгам требовались пароли, которые были только у Хардвика. Что повышает вероятность того, что он никогда не садился на борт этого самолета. И он жив.

Комната внезапно покачивается у меня под ногами. Я отступаю на шаг. Держи себя в руках. — Если мы ошибались насчет него… если Хардвик жив… — На мгновение я не могу говорить, даже не могу сосредоточиться на Гэвине. Я потерялась в искривлении времени, меня засосало обратно в момент, который я вычеркнула из своей памяти. В тот самый момент, когда я узнала, что самолет взорвался.

— Если его не было в самолете, тогда Дэнни… он мог быть… — Я не осмеливаюсь произнести следующее слово, но мы оба знаем, что это я хочу сказать: жив.

Гэвин качает головой, но я уже чувствую, как внутри меня расцветает дикий и опасный цветок надежды. Я не могу позволить ему вырасти; я не вынесу, если его снова вырвут с корнем.

— Мэгги, — тихо говорит он, — мой тебе совет — забудь об этом разговоре и возвращайся домой. Возвращайся к своим цыплятам или кого ты там выращиваешь на своей ферме. Не утруждай себя попытками найти Диану. Просто оставь ее на съедение львам.

— А как же Дэнни? Что, если он…

— Прошло шестнадцать лет. Если бы он все еще был жив, тебе не кажется, что ты бы уже получила от него весточку?

— Но я должна знать правду!”

— Ты уже знаешь правду, Мэгги. В глубине души ты знаешь ее.

Я смотрю на него, вспоминая тот последний день на Мальте, когда Дэнни попрощался со мной. Вспоминая тот момент, когда я узнала, что самолет Хардвика разбился и что Дэнни мертв. Я почувствовала его смерть так же сильно, как физический удар в грудь, и это настолько ошеломило меня, что у меня сохранились лишь смутные воспоминания о том, что было дальше. Я знаю, что меня посадили на борт реактивного самолета и эвакуировали ради моей собственной безопасности. Я помню, что была ночь, когда я прибыла в Вашингтон, и я, убитая горем, брела сквозь туман к ожидавшей меня машине. Гэвин прав. В глубине души я знала, что Дэнни мертв, потому что чувствовала его отсутствие в мире, как черную пустоту, которая поглотила весь свет, всю радость.

Если бы он выжил, то стал бы искать меня. Я знаю это. И он бы меня нашел.

— Живи своей жизнью дальше, — тихо говорит Гэвин. — Езжай домой.

— Я не могу вернуться домой. Именно туда он придет искать меня. После того, что мы сделали с Беллой, Хардвик хотел бы нашей смерти. Он хотел бы, чтобы все мы умерли. — Я останавливаюсь, поднимая взгляд на настойчивый звуковой сигнал.

— Что-то сработало на моей охранной сигнализации по периметру, — говорит Гэвин.

Дверь открывается, и в комнату входит тайка. Она тихо разговаривает с Гэвином, который кивает и смотрит на меня. — Беспокоиться не о чем. Это прибыл мой курьер.

— Курьер? Посреди ночи?

— Это не тот товар, который можно доставить при свете дня. Мой человек очень нервничает в присутствии незнакомцев, поэтому, если не возражаешь, я попросил бы тебя скрыться с глаз долой. Пока он не уйдет.

— Фармацевтические препараты.

— Черный рынок предоставляет все, что угодно, но здесь, если тебя поймают, наказание довольно суровое. Ты же не откажешь умирающему человеку в обезболивании, не так ли? Это не займет много времени. Я заплачу ему и отправлю восвояси.

Женщина пересекает комнату и открывает панель в стене, — место для хранения вещей. Я вхожу в шкаф, и женщина закрывает панель. Сквозь решетчатую фрамугу над головой пробивается свет, достаточный для того, чтобы я могла прочитать этикетки на коробках, которые сложены у моих ног. Медицинские принадлежности. На картонных коробках проставлено название местной больницы, из которой они, без сомнения, были доставлены. Для западного человека, у которого есть деньги, черный рынок действительно предоставляет все.

Смутно я слышу, как женщина разговаривает с курьером по-тайски. Ее голос становится ближе, когда она приводит его в комнату Гэвина, и в нем совсем нет тревоги. Посетитель отвечает ей, тоже по-тайски.

В комнате раздаются скрип ботинок, и я слышу, как Гэвин спрашивает по-английски: — Где Сомсак?