— Я хочу, чтобы ты держалась подальше от моего дома, хорошо? — говорю я ей. — Не заходи внутрь, даже не приближайся к нему.

— А как же твое большое старое алоэ вера? Его ведь нужно поливать.

— Оставь его.

— Дедушка мог бы перенести его сюда.

— Нет, оно слишком тяжелое.

— Но оно погибнет.

— Ничего страшного.

Она шокирована моим ответом. Она смотрит на своего дедушку, потом снова на меня, сбитая с толку миром взрослых.

— Милая, — говорю я, садясь за стол лицом к ней. — Я могу купить новое растение, когда вернусь.

— Но ты ведь вернешься, да?

— Я хочу этого больше всего на свете, Келли. Но прямо сейчас мне нужно, чтобы ты пообещала мне, что будешь держаться подальше от моего дома, мало ли что может случиться… — Я замолкаю, не зная, как закончить предложение. Случится что? Кто-то заминирует его? Кто-то заложит бомбу или сожжет его дотла? Мне невыносима мысль о том, что Келли окажется внутри. У меня нет собственных детей, но она мне все равно что родная. И как любая мать, я сделаю все возможное, чтобы обезопасить ее.

— Можно я тебе позвоню? — спрашивает она.

— Возможно, я не смогу ответить на звонок.

— Куда ты едешь? Ты не можешь просто сказать мне?

— Хотела бы я сказать. Но я и сама не знаю. Пока не знаю.

Келли смотрит на своего дедушку, потом на меня, жадно вглядываясь в наши лица в поисках ответов. Я удивляюсь, когда она внезапно бросается ко мне, чтобы обнять. Ее волосы пахнут сладким сеном и древесным дымом, и когда я прижимаю ее к себе, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Это не то, что я хочу чувствовать; это то, чего я избегала все эти годы, и теперь вот эта глупая девчонка приклеилась ко мне, как репей.

Пора уходить. Сейчас же.

Я отстраняю ее от себя, но она держится так крепко, что кажется, будто я сдираю с себя собственную кожу. — Делай свою домашнюю работу, Келли, — вот и все, что я говорю. Это все, что я могу заставить себя сказать, иначе я начну плакать. Я выхожу за дверь.

Лютер следует за мной на крыльцо и закрывает за собой дверь. — Я не люблю задавать вопросы, Мэгги, потому что считаю, что это не мое дело. Но возможно я смог бы помочь, если бы ты сказала мне, от кого ты бежишь.

— Мне и самой это еще предстоит выяснить.

— От полиции? Ты что-то натворила?

— Нет, не от полиции.

— Хорошо. — Если этот ответ и принес ему облегчение, он этого не показывает. Может быть, потому, что он знает, что существуют куда более пугающие обстоятельства, чем преследование по закону. — Тогда от кого?

— Много лет назад у меня была связь с мужчиной, — говорю я.

— Ты имеешь в виду романтические отношения?

— Да. Потом я узнала, с какими людьми он был связан.

— Преступники?

— Можно назвать их и так.

— Так вот от кого ты убегаешь? От этого человека?

Это такое же хорошее объяснение, как и любое другое. И в каком-то смысле это правда: я убегаю от Дэнни. Или от воспоминаний о нем.

— Ну что ж, — говорит Лютер. — По крайней мере, теперь я знаю, с чем мы имеем дело.

— Ты ни с чем не имеешь дела, Лютер. Это моя проблема, и я сама собираюсь с ней разобраться.

— Как?

— С помощью некоторых друзей. — Я спускаюсь по ступенькам к своему грузовику. Я вижу Деклана, моего вечного защитника, наблюдающего за мной из своей машины.

Лютер кричит: — Разве мы не твои друзья? Келли и я?

Я останавливаюсь у своего грузовика и оглядываюсь на него. — Да, вы тоже мои друзья. Вот почему я хочу, чтобы вы с Келли держались от меня подальше. Я хочу, чтобы вы были в безопасности.

— Он настолько опасен? Этот человек, от которого ты убегаешь?

Я думаю о Дэнни, улыбающемся мне через маленький пластиковый столик в Бангкоке. Смеющимся вместе со мной, когда мы лежим бок о бок на турецком пляже. Напевающим у плиты, когда он с любовью готовит мне бутерброд с сыром. — Да, — тихо говорю я. — Так и есть.

_________

Глава 19

Лондон, шестнадцать лет тому назад

Я сижу на скамейке в зале 17 Британского музея, куда часто прихожу, чтобы полюбоваться гробницей ликийского царя Арбинаса. Когда-то эта гробница стояла в городе-государстве Ксантос, где она, должно быть, поражала своими скульптурными фризами, двадцатью колоннами и статуями нимф Нереид, олицетворяющих все доброе и щедрое, что приносит море. На протяжении двух с половиной столетий он медленно разрушался, пока английский археолог не выкопал его и не отправил в Лондон. Теперь он стоит в комнате 17, еще один образец трофеев империи и напоминание о том, что ни одно королевство не длится вечно. Я скучаю по Турции. Этот мраморный памятник возвращает меня на Ликийское побережье, к теплым пляжам, ослепительному солнечному свету и фруктам, созревшим на дереве до идеальной сладости. Здесь, в Лондоне, каждодневные дожди, и хотя на дворе почти июнь, сырость так глубоко проникла в мои кости, что я, кажется, никак не могу согреться. Я поднимаю взгляд на фриз подиума, на резные фигуры мужчин, участвующих в битве. Так мало в человечестве изменилось со времен короля Арбинаса. Мы все еще вовлечены в нескончаемый цикл конфликтов и войн, и теперь у нас есть оружие, достаточно мощное чтобы обречь нас всех.

Я не вижу, как Диана входит в зал, но чувствую ее приближение. Мои антенки улавливают колебания воздуха, легкое дуновение, и вот она, сидит рядом со мной на каменной скамье. Какое-то мгновение мы молчим, даже не смотрим друг на друга. Нереиды полностью завладели моим вниманием.

— Интересное место для встречи, — наконец произносит она.

Я пододвигаю к ней через скамейку сложенную газету. В газете спрятана флешка с медицинской картой Хардвика, которую я скачала с компьютера клиники Галена несколько дней назад. Когда она возвращает мне газету, флэшки уже нет. Она уже сунула ее в карман.

— И? — спрашивает она.

— Наряду с эссенциальной гипертензией у него эпилепсия, возникшая после серьезной травмы головы, когда ему было двадцать шесть. У него была субдуральная гематома, требующая хирургического вмешательства.

— Что с ним случилось?

— Он врезался в каменную стену на Ламборджини своих родителей.

— О, горести богатых.

— У него есть невролог, который постоянно вносит коррективы в его лечение, но у него все еще время от времени случаются сильные приступы.

— Как часто?

— Последний раз это случилосьо три месяца назад, когда он был в своем офисе в Хардвик-Тауэр. Это продолжалось всего минуту или две, но всегда существует опасность развития эпилептического статуса, когда припадок не прекращается. Это требует срочного медицинского вмешательства. Вот почему он настаивает на том, чтобы врач сопровождал его всякий раз, когда он покидает Лондон. Гарантия безопасности. Кроме того, у него начинают возникать проблемы с кратковременной памятью. Это может быть связано с той же травмой головы много лет назад.

— Насколько плоха у него память?

— У него проблемы с запоминанием имен, цифр. Он был достаточно обеспокоен, чтобы упомянуть об этом Дэнни.

Диана замолкает, когда стайка шумных школьников входит в зал 17 со своим учителем, у них резкие голоса, усиленные всеми мраморными поверхностями. Когда в комнату вторгается хаос, мы с Дианой смотрим вперед, на гробницу Арбинаса, словно размышляя о скрытых смыслах, высеченных на фризах.

— Смотрите, это греческий храм!

— Эти боги сражаются наверху, миссис Каммингс?

— Может, пойдем посмотрим следующий зал?

— Я есть хочу!

На детей не производят впечатления статуи нимф или памятники умершему королю. Нет, они хотят увидеть что-то более интересное. Где египетские мумии, миссис Каммингс? Не пора ли пообедать?

В конце концов осажденная миссис Каммингс выводит своих подопечных из зала, но их голоса продолжают отдаваться эхом на всем пути в соседнюю галерею.

— Когда Хардвику в следующий раз потребуются услуги твоего мужа? — спрашивает Диана.

— Через три недели. Хардвик устраивает прием в выходные в Мэннинг-Хаусе, своем загородном доме. Дэнни тоже будет присутствовать, на случай, если Хардвику или кому-либо из гостей понадобится медицинская помощь.