Бен фыркает. — Это не то же самое, когда единственные женщины, которые будут засматриваться на нас, — это бабушки.

— В бабушкином внимании нет ничего зазорного.

— Мы не собираемся оставлять тебя одну, — говорит Деклан. — Нет, пока мы не поймем, что происходит.

— Это не ваша битва, ребята. А моя.

— Что делает её и нашей.

— Мы больше не мушкетеры. Прошу вас. Езжайте домой.

— Господи, Мэгги! — восклицает Деклан. — Что нужно сделать, чтобы убедить тебя, что мы здесь надолго? Мы всегда прикрывали друг друга. Даже когда жили на противоположных концах земли, мы знали, что можем рассчитывать друг на друга. — Деклан смотрит мне в глаза. — С тех пор ничего не изменилось.

— Я просто не хочу, чтобы вы пострадали.

— Так расскажи нам подробней, с чем мы имеем дело, — говорит Бен.

Мы стоим в темноте, лицом к лицу, трое старых друзей, которые действительно должны доверять друг другу, но достаточно опытны, чтобы этого не делать.

— Мне и самой хотелось бы знать ответы, — говорю я.

— Ты рассказывала нам о Мальте. Насчет Хардвика. Может ты что-то упустила?

— Вы знаете все, что знаю я.

— Мы знаем, что Диана Уорд исчезла, — говорит Бен. — Мы знаем, что кто-то хочет, чтобы ты нашла ее. И есть кто-то, кто не хочет, чтобы ты ее нашла, поэтому они послали мертвого двойника, чтобы остановить тебя.

— Это примерно подытоживает положение дел.

— Что все это значит? Кто эти разные фракции? Почему они ищут Диану, или в действительности им нужно что-то другое?

— Понятия не имею. — Я поворачиваюсь к реке и вздыхаю. — Это прямо как в старые, блядь, добрые времена.

Уже далеко за полночь, я выскальзываю из отеля и кружным путем направляюсь к пирсу Сатхорн. На этот раз я одна, и я чувствую себя одновременно уязвимой и освобожденной, прогуливаясь в одиночестве. В этот поздний час на улицах шатаются лишь несколько туристов, большинство из которых навеселе. На почти пустынных улицах мне гораздо легче обнаружить "хвост", но я все равно выбираю зигзагообразный маршрут, вверх по одной улице и вниз по другой. Я останавливаюсь перед витриной магазина и изучаю отражение, чтобы оценить, кто стоит позади меня. Может, я и подзаржавела, но навыки никуда не делись, они настолько прочно въелись в мой мозг, что теперь превратились в запрограммированные рефлексы.

Никто за мной не следит.

Я украдкой спускаюсь к пирсу Сатхорн, где всегда можно взять напрокат длиннохвостую лодку. На воде покачивается всего с полдюжины судов, одни более ветхие, чем другие. Любой лодочник, разыскивающий пассажиров в такой поздний час, должно быть, действительно в нужде, и все водители с надеждой поднимают головы, когда я приближаюсь. Я выбираю лодку с самым отчаявшимся на вид водителем, похожим на труп мужчиной, которому должно лежать в хосписе, а не перевозить туристов вверх и вниз по реке. Сегодняшним вечером он заработает сумму, эквивалентную двум неделям перевозок.

Я поднимаюсь на его лодку, и он удивляется, когда я приветствую его по-тайски. Это еще один из моих подзабытых навыков, но словарный запас все еще там, покачивается в какой-то темной пещере моей памяти. Я не хочу, чтобы другие водители меня слышали, поэтому говорю тихо, указывая ему дорогу. Он кивает и заводит двухтактный двигатель. Это маленькое грязное чудовище, испускающее режущее глаза облако выхлопных газов, но оно, вероятно, прослужило ему полвека, и я уверена, что он знаком с каждым винтиком и поршнем.

Мы отправились вверх по реке, вода простиралась перед нами гладкой черной лентой. Мы проплываем мимо отелей, торговых центров и высотных зданий, современного фасада древнего города, чьим кровотоком является эта река, а также ее притоки и клонги. Мы направляемся к одному конкретному водному пути, в сторону города Тонбури. Мой водитель направляет свою лодку вниз по каналу к закрытому шлюзу, где мы — единственная лодка, и пока мы ждем, пока уровень воды упадет, я осматриваю оба берега, отмечая, что хижины по обе стороны темны. В этом преимущество ночного путешествия по воде. Любому, кто последует за мной, тоже придется плыть на лодке, а на этих крошечных каналах преследователю негде спрятаться.

Ворота шлюза открываются, и мы проходим внутрь.

Здесь, на клонгах, совсем другой мир. Когда мы плывем сквозь тени, я вижу силуэты банановых деревьев и пальм, часть пышных зарослей джунглей, которые кормят и дают приют тем, кто живет в хижинах, выстроившихся вдоль берегов. Наш двигатель — единственный, который я слышу, его мягкое "пут-пут" помогает нам пробираться сквозь мрак. С каждым поворотом канал становится уже, берега прижимаются все ближе и ближе. Мой водитель имеет лишь смутное представление о пункте назначения, и я бормочу, на какие повороты свернуть и когда притормозить. Прошло так много лет с тех пор, как я плавала по этим водным путям, и инструкции, которые я получила по электронной почте, вряд ли помогут в этом темном мире. Правильно ли мы свернули? Не пропустили ли поворот?

Потом я вижу впереди, чуть правее: ярко-оранжевое сияние фонаря, стоящего на пирсе. Я указываю на него водителю.

Он подводит суденышко к освещенному фонарем пирсу и пришвартовывается. Я протягиваю ему толстую пачку наличных, затем выбираюсь из лодки и поднимаюсь по деревянной лестнице. Я не вижу лица водителя, но знаю, что он, должно быть, доволен тем, сколько я ему заплатила. Достаточно доволен, чтобы держать рот на замке. Когда он уезжает, я вижу, как он поднимает руку в знак прощания.

После того, как звук его двигателя затихает вдали, я задерживаюсь на пирсе, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к стрекотанию насекомых и отдаленному шуму бангкокского уличного движения. Даже здесь, на клонгах, этот звук неизбежен. Я всматриваюсь сквозь заросли кустарника и замечаю еще один оранжевый фонарь. Это маркер, указывающий путь.

Тропинка, по которой я иду, увита виноградными лозами, ниспадающими каскадом с нависающих ветвей деревьев. Только когда я добираюсь до второго фонаря, в поле зрения появляется дом, скрытый среди деревьев. Это красивое деревянное сооружение на сваях с традиционной тайской крутой крышей. В окне светятся огни. Он ждет меня.

У подножия лестницы я снова останавливаюсь, чтобы оглядеться. Здесь такие густые джунгли, что невозможно понять, скрывается ли кто-нибудь в этих тенях, но сейчас у меня нет выбора; я уже зашла слишком далеко. Я поднимаюсь по ступенькам к украшенной искусной резьбой двери, которая достаточно массивна, чтобы охранять жилище великанов, но когда она распахивается, тайская женщина, стоящая в дверном проеме, кажется маленькой, как ребенок. Я вижу серебристые пряди в ее волосах и понимаю, что она вовсе не ребенок, а женщина моего возраста, ее царственная осанка не согнута годами.

— Я Мэгги, — говорю я.

— Он ожидает вас. Входите.

Я вхожу в дом. Она запирает дверь на засов и молча идет впереди по полированному тиковому полу. Я смотрю на ее босые ноги и понимаю, что совершила грех западного человека, не сняв обувь внутри дома, но она ничего не говорит, пока мы проходим мимо пары резных деревянных слоников, мимо вазы с орхидеями дендробиум. Она открывает панельную дверь и жестом приглашает меня войти.

В соседней комнате я резко останавливаюсь, потрясенная тем, что вижу. Женщина уходит, закрывая дверь, чтобы оставить нас наедине, но я настолько ошеломлена, что не могу вымолвить ни слова. Мужчина, сидящий в инвалидном кресле, совсем не похож на того друга и коллегу, которого я помню. Это скелетообразная версия прежнего Гэвина, мышцы его лица настолько истощены, что вены выступают на висках, и извиваются словно синие черви. По выражению моего лица он видит, что я смятена и смиренно вздыхает.

— Старение — это не для слабаков, — говорит он. С возрастом его голос стал тонким и пронзительным. Или это болезнь лишила его силы?

— Эти годы были тяжелыми для нас обоих, — говорю я.

— По крайней мере, ты все еще на ногах. На самом деле, ты хорошо выглядишь, Мэгги.