В нашей сфере деятельности это можно назвать партнерством мечты.

Я проверяю последние детали сегодняшнего показа мод, на котором будут представлены перспективные дизайнеры Стамбула. В нем примут участие журналисты, экспортеры, покупатели и многие из самых гламурных женщин города. Я тоже там буду. Именно там должен появиться кто-то из моей ненастоящей профессии.

Затем я подтверждаю бронирование авиабилетов на короткий отпуск, который планирую провести через три дня. При каждом удобном случае я лечу в Лондон навестить Дэнни, и от одной мысли о том, что увижу его снова, у меня поднимается настроение. Мы видимся недостаточно часто, и в результате шесть лет спустя мы все еще не можем насытиться друг другом. Это правда; разлука действительно заставляет сердце становиться нежнее. Также она заставляет мои чресла гореть еще жарче. Это соглашение, которое работает для нас — или, во всяком случае, для меня. Длительное пребывание вместе потребовало бы от нас слишком большой честности, а я не готова взять на себя такое обязательство. Что я могу ему дать, так это случайные встречи в Лондоне, Париже или Лиссабоне, а потом мы оба возвращаемся к нашей отдельной жизни, которая и так достаточно насыщена.

— У тебя все готово к сегодняшнему вечеру?

Я поднимаю взгляд на Гэвина, который стоит перед моим столом, потягивая кофе. Этим утром он выглядит усталым, его каштановые волосы стоят дыбом, как пух одуванчика, мешки под глазами заметнее, чем обычно. Денежные проблемы тяготят его, и мне его жаль. Жаль, что он все еще здесь, сражается в окопах, когда на самом деле хочет быть на пенсии в Таиланде, потягивая пиво у реки.

— Я слышала, сегодня вечером будет аншлаг, — говорю я. — Восемь дизайнеров, живая музыка, потом коктейли. Должно получиться неплохое представление.

— А как насчет другого представления? — Ему не нужно больше ничего говорить; мы оба знаем, что он имеет в виду.

Я киваю. — Это тоже включено.

Хотя я никогда не была поклонницей джаза, турки, кажется, от него без ума, судя по бурным аплодисментам, которые они раздают группе. Сегодня вечером действительно полный зал, все места в театре заняты, и еще десятки людей стоят в задних рядах. Мне приятна толпа, но не потому, что я хоть как-то заинтересована в успехе вечера, а потому, что эта же самая толпа вскоре хлынет из дверей и выплеснется на улицу; в приливной волне людей можно легко затеряться. Я жду, пока все встанут на ноги и шумно устремятся по проходам к выходу на улицу; затем я направлюсь в другом направлении, к лестнице за кулисами. Я уже знаю поэтажный план этого здания и поднимаюсь по лестнице в коридор первого этажа, прохожу мимо зеленой комнаты, где модели снимают одежду и макияж. В конце коридора есть туалет для артистов. Я проскальзываю внутрь, переодеваюсь в синие джинсы и темную куртку и повязываю на голову платок. Затем я толкаю дверь на сцене, выходящую в переулок.

Я слышу голоса расходящейся публики, эхом доносящиеся с улицы перед входом в театр. Я направляюсь по переулку в противоположном направлении и сворачиваю за угол, на параллельную улицу. С платком, скрывающим мои волосы, я могла бы быть просто еще одной турчанкой, возвращающейся домой после вечерней прогулки с друзьями. Это всего лишь легкая маскировка, но ее должно быть достаточно, чтобы сбить с толку любого, кто попытается последовать за мной. Идти мне недалеко, но я часто петляю по закоулкам, пока не добираюсь до места назначения: неприметного черного седана "Тойота", припаркованного именно там, где мне сказали, что я его найду.

Я сажусь за руль, оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, и уезжаю. Если только Массачусетский технологический институт не предвидел моего шага и не готов последовать за мной на другом транспортном средстве, я в безопасности, но продолжаю свои обычные меры предосторожности. Поверни направо, проверь, нет ли фар позади. Снова поверните направо. Проверьте еще раз. Я зигзагами направляюсь к месту сегодняшней встречи, и когда добираюсь до него, останавливаюсь ровно настолько, чтобы дать мужчине, который сейчас ждет в тени дверного проема, забраться на пассажирское сиденье.

Затем я отъезжаю от обочины, и мы едем дальше.

— Какие-нибудь проблемы? — спрашиваю я Доку.

— Нет.

— Ты уверен, что Массачусетский технологический институт не следил за тобой?

— Я никого не видел.

— Сколько у нас времени?

— Сколько угодно, пока я тебе нужен. У меня сегодня вечером нет никакх дел, кроме, разве что, бутылки водки. — Это излюбленный компаньон Доку.

Я позволяю себе немного расслабиться, потому что чувствую, что он расслаблен. Или это чрезмерная самоуверенность? Я улавливаю запах алкоголя в его дыхании, и внезапно я снова на взводе. Он уже начал ночную пьянку. Это нехорошо.

— Не хочешь поделиться чем-нибудь важным? — спрашиваю я. Мой взгляд снова устремляется к зеркалу заднего вида. Я не вижу ничего, что могло бы меня встревожить.

— В руководстве произошел раскол, — говорит он. — Мурата тошнит от эмирата. Он думает, что они бесполезны, и хочет вернуться домой, к борьбе. Он везет с собой партию оружия.

— У тебя есть подробности? Когда, каким маршрутом он возвращается в Чечню?

— Это произойдет четырнадцатого числа. Обычный маршрут через Грузию, в горы.

— Откуда у него это оружие? — спрашиваю я.

— Оно прибыло две недели назад на борту корабля из Туниса.

— Кто за это заплатил?

— До меня доходили слухи. Они говорят, что это финансировалось из лондонского источника, но кто знает, откуда это на самом деле берется? Деньги не любят воду. Вместо этого они движутся в горы. Они переходят от людей, у которых их слишком много, к людям, у которых их еще больше. — горько усмехается он. — Никогда они не идут к таким людям, как я.

И Доку отчаянно нуждается в деньгах, не только для того, чтобы оплачивать свои собственные печальные удовольствия, но и для того, чтобы содержать свою овдовевшую сестру и ее шестилетнюю дочь, которые недавно бежали в Стамбул. У Доку есть опасные друзья, поэтому его сестра и племянница живут в другом районе, ради их собственной безопасности. Как и слишком многие другие беженцы в городе, они живут на окраине, втиснутые в разрушающийся многоквартирный дом вместе с другими, столь же отчаявшимися людьми.

— Что за оружие находится в грузе? — спрашиваю я.

— Это не какой-то мусор с недостающими деталями. Нет, там есть ПЗРК. "Стингеры" FIM-92, российские "Игла". Кассетные бомбы и белый фосфор. Стоимостью в миллионы долларов.

После окончания холодной войны на черный рынок поступило огромное количество подержанного оружия. Вот что скоро отправится в Чечню вместе с Муратом. Конечное назначение этого оружия не имеет большого значения для дилеров, которые им торгуют; если можно получить приличную прибыль, они будут продавать хоть базуки, хоть детское молоко.

— Я не единственный, кто знает об этом, — говорит Доку. — Конечно, русские тоже знают, и они ведут себя некрасиво. Они натравливают нас на эмират, чтобы ослабить сопротивление. — Он вздыхает, и это звук смирения. — Я не думаю, что Мурат доберется до Чечни живым. И его оружие найдет новый дом по новой цене. Возможно, в Южной Америке.

Печаль в его голосе символизирует, насколько безнадежны все эти различные конфликты, насколько безнадежным стал его мир. Доку не желает смерти Мурату, но здесь он предает его, потому что видит, что в конечном счете все это не имеет значения. Мурат в любом случае обречен, и Доку с таким же успехом мог бы извлечь выгоду из неизбежной участи Мурата.

Я подъезжаю к обочине и паркуюсь. Это тихий район, и у меня отличный обзор во всех направлениях. При свете уличного фонаря я изучаю лицо Доку. С каждой нашей встречей он выглядит все более и более скверным, его лицо все более одутловатое, глаза все более опухшие. Я знаю, что он любит Стамбул; он говорит мне это снова и снова, и хотя он ненавидит русских, ненавидит то, что они делают в его родной Чечне, он ненавидит их не настолько, чтобы бросить свою жизнь и свою выпивку здесь, вернуться в горы и сражаться.