В этих существах не было ни капли разума. Вся их жизнь, - короче даже, чем жизнь мотылька, - проходила передо мной. Подсвеченные эльмами, черви копошились в моих ладонях, изрыгая проклятия. Проходила минута, другая, и они покрывались морщинами, ссыхались и сквозь трясущиеся пальцы безжизненно падали мне на колени.

За это короткое время их ядовитые речи отравляли мой разум ядом беспомощности. Сидя в центре бесконечного тоннеля, как живой факел, я едва различал стены и совершенно не видел ушедшего свода. Со всех сторон на свет моей жизни стремились полчища, орды, сонмы червей. Ведь Магьян Кербет не забывает ничего и никогда, а для тех, кто перешел ему дорогу, в его злобном мозгу есть отдельный укромный уголок, и рано или поздно, ты попадешь туда, а Седой Незрячий скажет тебе, что он не забыл, а тебе останется только умереть, потому что…

- Почему?! Почему я?! – дрожащим голосом спросил я подземную тьму. – Я ведь никогда не стоял на пути…

- О, дааа…

Передо мной соткалась морда Крысы. Никогда не понимал, за что их так называют. Горбатая спина, когтистые лапы-лопаты, незрячие бельма под навесом узкого лба. Топорщатся вибриссы, бледный звездообразный отросток на рыле возбужденно подрагивает. Он был совсем не похож на крысу. Он был маленькой копией своего хозяина.

- Дааа… ты не переходил дорогу ему лично. По этой дороге шли все – Новые, Старые, Древние, Извечные. А ты построил стену, и вырыл глубокий ров, и пустил по нему реку, так, чтобы даже Тот, Кто Пронзает Землю, не смог пройти дальше. Ты, и еще трое таких, как ты. Вы, черви…

- Сдохни!

Чтобы родить синеватый луч Плети Саваофа, я сжег себя. Иссушил даже то, чего не следовало касаться, если хочется жить. Такие потери не восстанавливаются, с ними можно лишь медленно таять, как сосулька на солнце, но какая мне разница? Меня привели на заклание, и не в моих интересах предстать перед Извечным божеством в образе тучного барашка.

Плеть изогнулась дугой, разрезая уродливую морду на две части. Крыса развалился надвое, выронив на пол груду дымящейся требухи. Когти проскребли по камню, звездообразные щупальца конвульсивно дернулись и тело застыло. Из тоннелей вырвался угрожающий клекот.

- Вы, черви, влезли туда, куда не следовало.

Неживой голос заставил меня обернуться. Новый Крыса ковылял ко мне, припадая на левую лапу. Чуть выше холка горба, чуть больше щупалец на рыле, а в остальном такой же – белоглазый, острозубый, неповоротливый.

- Столько миров, пораженных червями, и в каждом черви мнят себя повелителями! Вам кажется, раз вы можете ползать, где угодно, то вы познали Вселенную, хотя на деле вы просто протыкаете своими тупыми мордами перегной. Вы не понимаете…

Рухнувший камень расплющил деформированное тельце. Кровь плеснула так обильно, что залила мне грудь, отчего эльмы вспыхнули еще ярче. Тоннель сжимался, зарастал, не останавливаясь ни на секунду, и ни на секунду не умолкал скрипучий голос.

Еще один Крыса вырос по правую руку. Он не спеша наступал, и я, проиграв поединок воли, отползал, пытаясь выгадать еще хоть минутку жизни.

- …не понимаете и миллионной доли того, с чем имеете дело, и не способны пользоваться и тысячной долей того, чем владеете! Когда…

На его голову опустилась бахрома прозрачных как стекло корней. Они шевелились, оглаживая голову Крысы, теряя прозрачность от черной подземной крови. Сквозь завесу до меня долетели обрывки – «…разумом…вы годитесь…», после чего Крыса, как уродливый ангел взлетел вверх, и затерялся под недосягаемыми сводами.

- … Когда вы сталкиваетесь с превосходящим разумом, все на что вы годитесь, это утолить его голод.

Очередной горбун полз в каменном русле, клацая огромными когтями. Звездорыл шевелил щупальцами больше по привычке, но можно было представить, как точно так же уверенно и неотвратимо он движется в толще земли, ощупывая встречные камни, трогая корни, взрывая почву натруженными лапами.

- Не голод общения, голод мысли – а простой, физический голод.

Мрак, бессилие, и этот голос вдавили меня в холодный камень стены. Что-то острое воткнулось мне под лопатку, сороконожки и сколопендры, с палец толщиной, забегали по одежде, норовя забраться за шиворот. Их прожорливые жвала сметали эльмов даже быстрее, чем те размножались. Я вплавился в камень, стал камнем, лишь бы уродец с атрофированными задними лапами, бормоча свои жуткие пророчества, прополз мимо.

- Стать пищей Извечному, - прошелестел Крыса, теряясь среди теней. - Вот ваше предназначение…

Сердце колотилось под самым горлом, холодный пот ручейками сбегал по спине, по груди, хлюпал в ботинках, на радость эльмам струился по вискам, капал со лба. Я вдруг почувствовал, как жарко стало в подземелье, как тяжело дышать выжженным сухим воздухом. И ползущая по пятам, сплетенная из корневищ и земли стена… она остановилась.

Придерживаясь за стены дрожащими руками, я кое-как поднялся на ноги. Камень под пальцами был теплым, он дышал и двигался. Я стряхнул с одежды сороконожек, одернул ворот рубашки. В бороде, волосах и под ногтями застряла жирная земля. Рана в боку снова открылась, наполняя стерильный воздух солоноватым запахом крови. Я выпрямился, насколько мог. Все закончится здесь.

Не видя ничего дальше двух метров, я все же почувствовал, что передо мной пещера невероятных размеров. Здесь гулко перекатывались звуки, множились, отраженные жутковатым эхом, - звонкий стук капель, шорох голых кольчатых тел, клекот рассерженной чуди, далекий рокот обвалов. Все они сливались в единый потаенный глас подземелья, где нет места человеку. Здесь веял сухой ветер, несущий запахи горящего камня. Я стоял на краю ожившей тьмы и меня трясло.

Руки отыскали в карманах зажигалку и мятую пачку «Честера». Губы не слушались, не могли справиться с сигаретой. Влажные пальцы скользили по колесику дешевой одноразовой зажигалки. Огонек вспыхивал, и тут же гас, будто испугавшись нависшего мрака.

Дьявол! Для кого я развожу это бравурное дерьмо?! Перед кем пытаюсь сохранить лицо?! Руки бессильно повисли, роняя сигареты и зажигалку. Я упал на колени и обреченно завыл, порождая сотню акустических отражений. И приняв мой ужас, мою боль и мое отчаяние, как подношение, Седой Незрячий, Извечный и Непостижимый, вырвался из тьмы, явив на мгновение свое чудовищное рыло. Звездоподобные отростки обхватили мою голову, и я услышал, как ломаются шейные позвонки, зажатые между огромными зубами.

Не имея сил, чтобы сбросить настройки, я чувствовал все, и страшно сожалел, что не могу закричать. Считается, что отделенная от тела, голова способна прожить еще несколько секунд. Глядя, как разъяренный Магьян Кербет рвет мое тело, я досчитал до двадцати шести. После этого я умер.

Машина, ползла по ухабам разбитой грунтовки Пятого круга. Из-под буксующих колес вылетали комья земли и перетертая в кашу трава, а среди реликтовых стволов двигалось что-то большое, медлительное, и шумел лес, кричали неведомые птицы, и прыгали с ветки на ветку уродливые крылатые твари. Гор помнил слова матери, помнил щелчок рубильника у себя в голове, и… и все.

Глаза Гор открыл уже в гостиной пентхауса на проспекте Якова Брюса. За панорамным окном растекались весенние сумерки, особо заметные без уличного освещения. Диван, казалось, все еще помнил тепло его тела. Мать сидела в том же кресле, где сидел Влад во время их ночной попойки. Она смотрела странно, с каким-то нездоровым интересом. С таким взглядом сковыривают с ранки засохшую, но все еще болезненную коросту.

Заметив, что сын пришел в себя и пытается встать, она вскочила на ноги, засуетилась. Куда только подевалась та расчетливая женщина, чья собранность, невозмутимость и решительность так поразили Гора у Кроули-цирка?! В ней вновь проклюнулась всепоглощающая заботливость, в которой Гор задыхался все последние годы. Ему вдруг сделалось душно от ее ломкого голоса, от мельтешащих, словно крылья, рук. Он хотел остановить ее, но чувствовал себя слишком слабым, и потому покорно тонул в трясине ее гиперопеки.