Приам уже сломал замок, осталось только толкнуть дверь и войти – это он и делает. После наступает мертвая тишина. Ни звуков разрушений, ни шагов, ни единого слова.

Приам оставил дверь в комнату отца полуоткрытой, но оттуда по-прежнему ни звука.

– Приам? – зову его я и продвигаюсь вперёд.

Снова слышу тот шелест, который уловила ещё днем, когда прижималась ухом к двери. Переступив порог комнаты отца, я первым делом замечаю настежь открытое окно; тюль под воздействием ветра с шелестом поднимается и опускается. Дверь в ванну приоткрыта, но свет не горит. Приам стоит в двух шагах от меня, уставившись в одну точку.

Я следую за его взглядом. От увиденного внутренности скручивает мучительный спазм. Уличный фонарь освещает часть комнаты желтоватым светом. Отец сидит на полу, правая рука привязана простынёй к спинке кровати, глаза широко распахнуты, лицо бледное, словно из него выкачали кровь. Шприц выскальзывает из моей руки и падает на пол. Я бросаюсь к отцу, опускаюсь на колени и касаюсь его лица рукой. Тело хладное, как лёд, но я продолжаю искать признаки жизни. Прикладываю пальцы к верхней губе в попытках ощутить его дыхание, проверяю пульс на руке, прижимаю ладонь к груди.

Ничего.

– Делайла…

Приам обхватывает меня руками и тянет назад. Я пытаюсь вырваться, говоря, что ещё не всё проверила. Нужно взять медицинский фонарик и понаблюдать за зрачками, необходимо вызвать скорую и помочь ему! Сколько бы я ни билась, Приам не ослабляет хватку. Я размякаю в руках брата, меня обдаёт холодом, который проникает внутрь через открытое окно. На папе серые хлопковые брюки и синяя рубашка с голубыми пуговицами – верхняя, как обычно, расстёгнута. Раздаются звуки полицейских сирен за окном. Они становятся громче, извещая о том, что патрульные едут по нашей улице. Грохот и крики, вероятно, встревожили соседей, и кто-то вызвал полицию.

Минутой позже я слышу топот ног в коридоре. Тру глаза, чтобы вернуть четкость зрения, но становится только хуже. Обжигающая тошнота подступает к горлу. Приам крепко держит меня за плечи, но я вырываюсь из его хватки как раз в тот момент, когда в комнату входят ещё два человека. Их сопровождают лязг ключей и тихий смех, который замолкает, как только они переступают порог. Один из них шарит рукой по стене в поисках выключателя. Лампочка на люстре загорается, освещая офицеров полиции, сжимающих в руках служебное оружие.

– Это я, пожалуй, заберу, – офицер берет кухонный топор с письменного стола, что стоит у стены, и поворачивается к кровати. – Нас вроде вызвали на дебошира, а не на труп. Роб, выведи их отсюда.

Дальше всё как в тумане, картинка расплывается перед глазами, но какая-то сила толкает меня вперед, и я послушно ступаю, ловя ртом воздух. В голове происходит замыкание – одно из воспоминаний об отце вспыхивает в сознании.

В канун Рождества я сильно простудилась. Папа сидел на краю кровати и рассказывал, что на моё двадцатилетие хочет отправить меня в колледж, любой, который выберу. Он улыбался и смотрел куда-то в сторону, красочно описывая будущее, которое хотел подарить мне. Когда отец повернулся, я заметила одну странную деталь. Его глаза изменились. Появилось едва уловимое отличие от тех глаз, которые я видела почти каждый день в течение девятнадцати лет. Я взяла маленькое зеркало с тумбочки и подала ему.

– Взгляни. В твоих глазах что-то изменилось или мне кажется? – спросила я.

Он нахмурился, разглядывая своё отражение, но так и не ответил на вопрос.

Образ отца, сидящего на моей кровати с зеркалом в руках, растворяется. Приам кладёт руку на моё плечо, когда мы доходим до лестницы.

– Что ты наделал? – слышу голос Дженис, будто сквозь толщу воды. Она стоит на третьей ступеньке сверху, глядя на нас снизу-вверх.

– Спускайтесь вниз. – говорит Приам. – Обе.

Дженис начинает с ним спорить, а Роб, которому поручили вывести нас из комнаты, спускается по лестнице. Я сбрасываю руку Приама с плеча и, хватаясь за поручень, медленно преодолеваю ступеньку за ступенькой на пути в гостиную. Оставляю за спиной брата и сестру, которые вступили в бессмысленную перебранку.

Входная дверь открыта нараспашку. Офицер, которого зовут Роб, сидит в патрульной машине, припаркованной рядом с додж коронетом Приама. Он что-то говорит, поднеся рацию к губам – с такого расстояния мне его не расслышать.

В гостиной я застаю маму. Она сидит на диване, потупив взгляд. Перед ней на кофейном столике стоит откупоренная бутылка бренди – она не спеша потягивает алкоголь из пивного бокала. Едва заметная дрожь в руках приводит в движение кубики льда в бокале, те звонко бьются о стеклянные стенки.

Ей уже сообщили о том, что папа умер? Почему она так безучастна?

Я не могу вымолвить ни слова, лишь беспомощно смотрю на неё и сжимаю руки в кулаки. Ногти глубоко впиваются в кожу, но боли я не чувствую. Несмотря на то, что ночь выдалась прохладная, пот ручьём стекает по спине. До ушей доносится чьей-то плач. Судя по всему, это Дженис. Я сажусь на холодный пол у кресла с мягкой обивкой, склоняю к нему голову и закрываю глаза.

Это просто сон.

Хлопок двери подъехавшей машины, словно выстрел, эхом разносится по округе. Вздрогнув, я распахиваю глаза. Стрелки на настенных часах указывают на то, что сейчас без четверти двенадцать. Прошло всего двадцать минут с тех пор, как я спустилась со второго этажа. Ночь ещё никогда не была такой долгой.

Оглядевшись, я понимаю, что совсем одна в гостиной. Ноги немеют от холода, пока жар обхватывает туловище раскалёнными клешнями. Я отлепляю от тела пропитанную потом футболку и предпринимаю попытку встать. Входная дверь, которую оставили открытой, захлопывается за спиной вошедшего. Мужчина, одетый в длинный бежевый плащ и строгий костюм тёмного цвета проходит в дом. На вид ему лет тридцать, он крепкого телосложения, высокий, статный. Когда мужчина поворачивается ко мне, я поднимаюсь на ноги. Мой взгляд невольно падает на кожаный чехол с пистолетом, который висит у него на поясе.

– Вы, должно быть, мисс Адиссон. – говорит он, тянется к внутреннему карману пиджака и достает удостоверение. – Я детектив Дархам. Куда пройти?

Что здесь делает детектив? Мысль о том, что полиция собирается расследовать смерть отца приводит меня в недоумение. Это не убийство, он был болен!

– Второй этаж. – отвечаю я и не узнаю свой голос. Я будто молчала на протяжении многих лет и только сейчас решилась заговорить.

– Скоро приедут судмедэксперты. Вам ведь не составит труда их встретить?

Не дожидаясь моего ответа, мужчина скрывается за дугообразной лестницей. И я снова остаюсь наедине с собой. Но длится это недолго. Два судмедэксперта прибывают с разницей в пять минут. Все спешат на верх. Я не без усилий ковыляю до обувной полки, беру старые белые кроссовки и натягиваю на босые ноги. Отворяю входную дверь и выглядываю на улицу. Прохладный ночной ветер касается моего лица, я делаю глубокий вздох и покидаю дом. Ориентируясь в свете ночного фонаря, опускаюсь на одну из ступенек и обхватываю колени руками.

Боковым зрением улавливаю в саду какое-то движение и вглядываюсь в темноту. Бродячий кот сидит под старой японской вишней и водит лапой по земле, убирая листья, которые скрывают под собой насекомых. Перед глазами появляется образ отца – бледный, безжизненный, молчаливый. Для него завтра никогда не наступит, а для остального мира небосвод просветлеет, как обычно, через пять часов, сжигая ночные кошмары.

– Я хотел задать вам пару вопросов, – раздаётся за моей спиной.

Я вскакиваю на ноги и оборачиваюсь. В нескольких шагах от меня стоит детектив. Он подносит зажигалку к зажатой зубами сигарете. Щелчок, и язычок пламени озаряет его лицо. Огненно-красная точка зажжённой сигареты сияет во тьме. Прежде чем успеваю задаться вопросом, как я могла не услышать скрип двери, он выдыхает дым и произносит:

– Вы забыли закрыть дверь.

Хмурюсь, но не из-за него – сердце пускается вскачь, а дыхание учащается. Нельзя позволить этому детективу думать, что я напугана его присутствием. Я облизываю засохшие губы и сглатываю ком в горле.