Не знаю, любит или ненавидит маму отец, но он прекрасно её знает. Он знает, как она любит роскошь, как мечтает о том, чтобы каждая мелочь в её доме приобреталась за крупную сумму у авторитетных владельцев своего бизнеса, как она грезит наяву иметь то, чего нет у других. Несмотря на это, отец отдал наследство, которое оставил ему дедушка, на благотворительность, и построил дом с самыми дешёвыми материалами, которые только нашёл на строительном рынке.

Я помню, как он скрылся за дверью чердака и, вновь появившись в проходе, заявил: «Ваши с братом спальни больше не будут протекать. Отнесите тазики и вёдра вниз». Но их с мамой спальня осталась прежней, всё так же сырая, холодная, с капающей с потолка дождевой водой и жёлто-серыми пятнами, что остались после протечки.

Иногда рано утром я просыпалась из-за грохота – только распахнув глаза, мама обычно дотрагивалась до насквозь промокшего одеяла и разбрасывала постельное бельё по всей комнате. Так проходил каждый сезон дождей.

За завтраком она снова и снова заводила разговор о том, что её спальня ещё протекает и с этим нужно что-то делать. Отец, не поднимая взгляда от тарелки, отвечал, что он уже сделал всё, что мог, а плотник, которого мама в тайне от него пригласила домой, не только не улучшил ситуацию, но и украл одну из дорогих ваз, что была частью её приданного.

Приам уже предлагал продать этот дом и купить другой, поменьше, одноэтажный, но я отказалась, и Дженис тоже. Она не хочет жить в тесноте, а я не хочу покидать место, в котором столько воспоминаний. К тому же вряд ли мы заработаем достаточно денег, чтобы построить ещё один такой. Не тогда, когда опустились на новый уровень бедности, не тогда, когда отец слёг от болезни и больше не может работать. Поэтому я не хочу терять единственное во всем мире родное для меня место. Дом не маленький, в него вложено много усилий.

С тех пор как папа заболел, а брат начал работать на вахте, у нас почти не бывает совместных завтраков. Маму и Дженис это, казалось бы, не волнует. Но есть кое-что более странное и обидное – у нас нет семейного альбома. И я сомневаюсь, что найду даже подобие его, если обыщу все шкафы в доме.

Семья может рассыпаться, как ожерелье с бусами, нанизанное на непрочную нить, сказала мне мисс Блейнт, когда я уходила от неё, нет ничего ценнее наших родных, береги себя, береги Дженис и маму, передай им, что я всегда буду рада видеть их в своём доме.

Готовый завтрак во главе со мной уже направляется к спальне отца. Прежде чем постучаться, я прислушиваюсь. Вдруг ему нужна помощь? Всё ли с ним в порядке? Может, сегодня он захочет увидеться со мной?

Я кладу поднос с едой на пол рядом с дверью и стучу три раза:

– Папа, прости, я немного запозднилась сегодня, Дженис попросила кое-что сделать с утра, и я была немного занята, – я сцепляю руки перед собой. – Твой завтрак здесь.

Тишина.

Я прислоняюсь к двери в надежде уловить малейший шорох, но мертвая тишина бьёт по мне сильнее, чем оглушительный звук из огромных колонок, которые открывают Уестфордские ярмарки приветственными мелодиями.

Пару минут я стою, переминаясь с ноги на ногу, и нехотя направляюсь к лестнице. Чем дальше иду, тем больше становится ком в горле. Хочу опуститься на одну из ступенек и обхватить себя руками, но замираю, когда вижу маму, которая неслышно распахивает дверь своей спальни и двигается мне навстречу.

– Снова с этим подносом? Хватит носить ему еду.

Я вздрагиваю от её ледяного тона и озадаченно заглядываю ей в лицо:

– Насколько я помню, ты попросила меня об этом.

Она сжимает губы и обхватывает поручень у самого основания лестницы. Взгляд её потускневших карих глаз врезается мне в лицо, словно стальная игла.

– Это было два месяца назад, Делайла. Захочет есть – спустится и приготовит. Больше не попадайся с этим подносом мне на глаза.

Если судить по моему опыту споров с матерью, я их никогда не выигрывала и не могла добиться от неё какого-либо снисхождения. Будучи человеком непоколебимым, она принимает только такой порядок вещей, который ей по душе. Даже если против её слов или решений выступает абсолютное большинство, маму это ни капли не волнует. Либо будет так, как сказала она, либо никому не будет покоя в этом доме. В какой-то мере мы к этому привыкли, но в таких ситуациях, как эта, я всегда борюсь с желанием возразить и предложить компромисс, который устроит нас обеих. Единственное, чего опасаюсь – это её колких слов, которые она тщательно подбирает, чтобы ударить побольнее. А я не хочу копить обиды, от них никакого толка, одни проблемы.

– Позвони в клининговую компанию, пусть пришлют кого-нибудь для уборки первого этажа, – она спускается по лестнице, – встреть их и объясни, что к чему. Нужно сшить двадцать платьев для девочек, выступающих в хоре – меня прошу не беспокоить.

Я бросаю взгляд в сторону подноса, который лежит в пяти шагах от меня и начинаю спускаться за ней. Звонок в клининговую компанию заканчивается через пятнадцать секунд после того, как на той стороне поднимают трубку: пришлите двух работников на Хэндсом стрит тридцать пять, нужно убрать первый этаж. Нет, мансардного нет. Да, нужны очень ответственные работники. Подходит. Спасибо, до свидания.

На удивление, мама решает завтракать не на кухне, она берёт целый поднос еды и молча скрывается за дугообразной лестницей. Обычно, она никогда не берёт еду с собой. Но такой объём работы ей поручили впервые – надо же, двадцать платьев. Она отличается усидчивостью и трудолюбием, её тяга к труду передалась и Приаму – он работает не покладая рук, чтобы мы с Дженис могли позволить себе хотя бы малую часть радостей жизни.

Отец работал на стройках, пока не заболел, и это был наш основной доход. После того, как он слёг, вся финансовая ответственность легла на плечи мамы и брата. Она каждый день шьёт одежду и выделяет четверть заработанных денег на рекламу тканных услуг. А брат работает на вахте, не появляется дома чуть больше месяца, приезжает на недельку-другую, оставляет нам львиную долю своей зарплаты и уезжает обратно. Сегодня тридцатый день его отсутствия.

Пока жду работников клининговой компании, я поднимаюсь в свою комнату за медицинской энциклопедией. В гостиной удобнее всего читать: принимаешь любимую позу на мягком диване и читаешь, время от времени поглядывая в сторону двери, в которую вот-вот постучатся.

На самом деле, я прочла эту книгу от корки до корки, но люблю перечитывать, пока не появятся деньги на новую. В шесть лет из этой энциклопедии я узнала, что сон – это так же важно, как и еда. Если без еды мы можем прожить около месяца, то без сна не более семи или восьми суток. Узнав такую суровую правду, я всегда старалась ложиться вовремя и не пренебрегать временем, отведённым на отдых. Лишь иногда хотелось нарушить это правило, забыть обо всех опасностях и делать все, чего душа пожелает.

Но ночью даже звук шагов слышится по-другому. Каждый шаг отдавался бы тяжёлым стуком, словно нога вот-вот провалится в пустоту между досками, которая, наверняка, кишит пауками и мертвыми коконами насекомых, что стали их жертвами.

Каждый спуск и подъём по лестнице напоминает мне тяжёлое дыхание отца, когда тот взбирался на второй этаж, преодолевая воздействие неизвестной болезни на его организм. Слишком громко. Раньше никто не шумел в этом доме поздно ночью. Казалось, словно жизнь покидает эти стены и возвращается лишь к утру. Хотелось выскочить из комнаты, забежать на кухню и, включив свет, пожевать немного сладостей, спрятанных на верхней полке шкафа так, чтобы муравьи, совершающие частые нападки на наше имущество, возвращались в свои укрытия ни с чем (мама обычно кладёт их в жестяную банку с плотно прилегающей крышкой). И я была тем самым муравьём, которого не пугали никакие высокие шкафы.

Но в нашем доме подобное было под запретом. Отец не разрешал будить нас до девяти утра летом, а ночью каждый шорох мог стать поводом для скандала ранним утром, что делало его достаточно тревожным и давящим. Обычно скандал устраивал кто-то из родителей, чей чуткий сон был потревожен, а может даже прерван на всю оставшуюся ночь.