На лестнице скрипит ступенька. Мама.

Она спускается и распахивает дверь так, словно давно кого-то ждала. Трое мужчин оказываются в нашей гостиной. И теперь я могу разглядеть и узнать в третьем мужчине своего брата. Я замираю на месте, не в силах вымолвить ни слова. Они усаживают его на диван.

– Что произошло? – спрашивает мама.

Я подхожу к Приаму и беру его за плечи. Его глаза смотрят в одну точку неотрывно, словно он не слышит и не видит ничего.

– Всё было как обычно, – говорит один из мужчин. Его усы блестят от пота. – Но Приаму вдруг поплохело, мы отвезли его вчера в один из местных госпиталей, но они там все разводили руками. Главный доктор в этой больничке сказал, что с ним всё хорошо. Но у них не хватало оборудования, и нам пришлось везти его в город, то бишь сюда. Может, он переутомился? На улице настоящее пекло. Машину его мы пригнали, пусть возьмёт парочку выходных.

– Спасибо, что позаботились о нём, – говорю я.

– Нам пора, – говорит второй. – Работа не ждёт.

Пока мама закрывает за ними дверь, я задергиваю все шторы, чтобы солнечный свет не попадал в комнату. Она даже не спрашивает, что и зачем я делаю, лишь молча наблюдает. Я оставляю единственный источник света – лампу – и подхожу к Приаму, обхватываю его голову руками и поворачиваю лицом ко мне. И словно испытываю дежавю. Образ отца с его переменившимися в последние месяцы жизни глазами предстаёт передо мной, и я понимаю, что дальше будет только хуже.

– Они карие, – говорит мама. – У него слишком темные глаза, ты ничего не сможешь там разглядеть. Не делай из мухи слона.

– Какая ты оптимистка, – язвлю я. – Успокаиваешь себя?

– Ты не врач, Делайла, – говорит она с нажимом.

Громкие шаги Дженис заставляют меня вздрогнуть. Она останавливается на лестничном пролёте.

– Что у вас случилось с утра пораньше?

– Роки учил тебя водить машину? – спрашиваю я.

– Ну да, – говорит она неуверенно. – Это что, Приам?

До машины брата тащим только мы вдвоём, пока мама хмуро наблюдает за всем происходящим, словно готовится ткнуть пальцем в нашу безалаберность. Несколько минут мы стоим на месте, потому что Дженис нужно вспомнить, как именно заводится машина. Я сижу с Приамом на заднем сидении, придерживая его за плечи. Когда машина, наконец, заводится, мы не без труда выезжаем со двора, чуть задев колесами ростки осенних роз. Я оборачиваюсь и бросаю взгляд на маму, которая стоит на пороге и взглядом провожает удаляющуюся от дома машину.

В больницу Алана Макбрайта мы доезжаем за десять минут. Дженис выходит из машины и бежит в клинику за помощью. Я вздыхаю с облегчением, когда вижу двух медбратьев, которые следуют за ней к нашей машине. Распахиваю дверь и подталкиваю Приама к краю, чтобы им было легче его вытащить.

– Что произошло? – спрашивает один из медбратьев.

– Не знаю, – отвечаю я. – Я не знаю, что с ним.

– К терапевту, – говорит он второму после проверки пульса Приама и поворачивается ко мне. – Его пульс и дыхание в норме, поэтому мы не можем передать его в реанимацию.

Мы с Дженис следуем за ними по больничному коридору, который мне уже знаком. Докторов, которые были вчера, сменили другие. Когда Приама усаживают в инвалидное кресло, с нами остаётся только один медбрат, который торопливо катит его вперёд.

В приёмную терапевта нас не пускают, и мы остаёмся ждать за дверью. Время от времени врачи информируют о состоянии брата. Его направляют на экстренные анализы. Мне предлагают отобедать, но я отказываюсь – запах больницы вызывает у меня тошнотворное чувство тревоги, из-за которого даже кусок в горло не пролезет. Наступает вечер, а я всё также жду в коридоре, расхаживая по нему, словно душевнобольная, запертая в четырёх стенах.

Дженис заснула на одном из небольших диванчиков для ожидания после того, как съела медовую булочку и запила её кофе из автомата. Когда врач, наконец, выходит к нам, я устремляюсь к нему.

– Он пришёл в себя, – заключает он. – Однако возникли некоторые сложности в постановке диагноза…

Эти слова отдаются эхом в моих ушах.

– Анализы в норме, сердце, легкие, печень и репродуктивные органы – тоже. Могу предложить вам обратиться к психиатру или пройти обследование ещё раз.

Я поворачиваюсь в сторону кулера, из которого набирает воду какой-то мужчина. Звук льющейся воды заполняет опустевший к вечеру коридор, и только в этот миг я понимаю, что задержала дыхание. Я втягиваю ртом воздух так, словно сейчас упаду замертво. Доктор делает шаг ко мне и протягивает руку к моему плечу, но не касается его. Трудности с постановкой диагноза…

– Я могу вам чем-нибудь помочь? Пройдёмте в мой кабинет, я дам вам успокоительное…

– Я хочу увидеть брата, – говорю я.

Доктор открывает дверь смотровой, приглашая меня войти, но я замираю на пороге. Приам встаёт с койки и начинает натягивать одежду – жёлтую футболку, покрытую пятнами и голубые льняные брюки. Он обувается, грубо сминая старые ботинки, и направляется в нашу сторону. Я преграждаю ему путь.

– Приам, постой… – я не успеваю договорить, брат хватает меня за плечи и отодвигает со своего пути.

Мне ничего не остаётся, кроме как разбудить Дженис, схватить её под руку и бежать вслед за братом. Мы спускаемся на первый этаж и спрашиваем клерка, не видел ли он здесь белокурого мужчину в жёлтой футболке. Клерк отвечает, что он выбежал из здания буквально минуту назад. Искать Приама снаружи не приходится – он ждёт нас в машине, сидя за рулём. Я мгновенно задаюсь вопросом: как он открыл дверь, если ключи у Дженис? Вопросительно смотрю на сестру, а та отвечает мне виноватым взглядом. Мы не закрыли машину перед тем, как зайти в клинику! Она простояла открытая до самого вечера. Нам повезло, что её никто не угнал.

Брат опускает окно:

– Садитесь.

Дженис вырывается из моей хватки, садится на заднее сидение и протягивает брату ключи.

– Так и будешь стоять? – спрашивает меня Приам.

Я не боюсь умереть, я боюсь глупой и напрасной смерти, которую можно легко избежать. И, кажется, он по глазам понимает, о чём я думаю.

– Я буду водить аккуратно, – обещает Приам.

– Куда мы едем? – спрашиваю я прежде, чем сесть в машину.

Ответ не заставляет себя ждать:

– Домой.

Несмотря на то, что Приам действительно ведёт машину аккуратно, как и обещал, нервное напряжение между нами только возрастает. Я даже не решаюсь задать вопрос, боясь нарваться на его гнев. Висящая в воздухе тишина, кажется, ничуть его не беспокоит – он ни разу не повернулся в мою сторону, хотя я сижу на переднем пассажирском сидении.

На полпути домой Приам сворачивает на заправку, чтобы заскочить в магазин. До его возвращения я молча слушаю, как Дженис всхлипывает на заднем сидении. Я понимаю, что происходящее её пугает, но не знаю, как можно утешить в такой ситуации, поэтому просто говорю:

– Не волнуйся, сейчас мы приедем домой, и все будет хорошо.

Возвращается брат с двумя огромными пачками крекеров с каким-то незаурядным французским названием. Он разрывает упаковку и, зачерпнув крекеры рукой, заталкивает их в рот. Я сжимаю губы и отворачиваюсь к окну. Желание выскочить из машины и пойти домой пешком душит меня, но я отвлекаюсь на уличные фонари, мелькающие за окном, и стараюсь дышать размерено.

По приезде домой Приам желает всем спокойной ночи и скрывается за дугообразной лестницей.

– Я тоже спать пойду, – говорит Дженис. Её волосы спутались и выглядят грязными, лицо бледное и безжизненное. Она идёт к холодильнику, распахивает дверцу, берёт контейнер с едой и поднимается по лестнице. – С меня хватит на сегодня.

Мама же не показывается никому на глаза. Лишь звук работающей швейной машинки даёт знать, что она жива.

Что остаётся делать мне? Я иду к дивану, шарю по нему руками в поисках пульта и включаю телевизор. Как-нибудь в другой раз останусь наедине со своими мыслями, но только не сегодня. Так и засыпаю на диване, предвидя, как сильно будет болеть к утру спина.