Мы внимательно слушаем. Капитан с энтузиазмом рассказывает дальше.
– Я к забору прошелся, убедился, что действительно он, и даже лежит чертяка не по-русски – головой, понимаешь, на восток, ногами на запад, а мордой вниз. Руки вдоль туловища вытянул. Мертвый-мертвехонький, а куртка техническая меховая на нем-то новенькая!.. В роте у меня таких не должно было быть в ноябре, так как новобранцам и тем, кто из ШМАСа приходит, у нас новое техническое обмундирование не сразу после прибытия выдают, а когда дембеля уедут, чтобы они у молодых ничего не отняли. И вот еще что! – спохватывается Латышев. – На Парнееве я шапки не увидел. А шапка у него была заметная. Он, хотя и оторва, но пижоном не был и так, как остальные дембеля, головной убор подбирать не стремился – чтобы шапка лишь на маковке сидела, а из-под нее чуб торчал. Наоборот! Носил самую большую в роте, натягивал ее так глубоко, что уши под ней прятались почти полностью – от морозов их берёг. Но клапана при этом у шапки никогда не отворачивал. Я такую манеру только в пехоте видел.
Мы с Уточкиным ротного слушаем, не перебиваем. Он и продолжает:
– Как осмотрелся, так Негрецову и говорю: мол, ты тут постой, не ори и никого к трупу не подпускай метра на три хотя бы. А сам рванул к телефону и давай звонить Мокрову. Тот в дивизию доложил. Из дивизии в милицию позвонили. В итоге через полчаса была тут полна ж*па огурцов во главе с начальником милиции и начштаба дивизии полковником Собакиным. Я им понятых выделил из солдат последнего призыва, которые про Парнеева разве что какие гарнизонные сплетни слышали. Сам ходил неподалеку, пока они измеряли, фотографировали. Санитарную машину с носилками подогнали. Доктор наш, старлей медслужбы Поросевич, Парнеева погрузил. Вот тут и ваш, в красной фуражке, мордатый такой, нарисовался. Поговорил о чем-то с ментами, к трупу подошел, закурил, – видимо, чтоб не воняло, – и смело так своими ручками перевернул его на носилках со спины на грудь и обратно. Я бы так не смог – труп уж не меньше пяти пудов в обмундировании тянул. Здоров был покойник. Менты со слов вашего офицера записали что-то…
Латышев остановился, что-то припоминая.
– А дальше что? – спрашивает Уточкин.
– Ну что? Труп увезли, менты измерять всё вокруг и записывать продолжали. Возле них полковник Собакин крутился-крутился, крутился-крутился, носом всё шмыгал и шмыгал, да и говорит: «Как это так? Труп увезли, а мертвечиной пахнет, хотя труп всю зиму в сугробе, как в морозилке, провалялся и пахнуть не может! Ну-ка, – говорит, – принюхайтесь все повнимательнее! Может тут где-нибудь еще один труп лежит?» Все по его команде, даже я, грешный, носы кто задрал, а кто к земле опустил, и давай принюхиваться. Я так ничего и не учуял, а Собакин всё нюхать продолжал. Я работы в парке остановил и весь свой личный состав построил, пересчитал и отправил в казарму, чтобы меньше потом сплетен и пересудов было о том, кто да что видел, да чтобы над Собакиным не ржали. Уж больно он забавно носом водил вокруг бочки! То с наветренной стороны подойдет, то с подветренной. Ваш, да менты тоже смотрят на Собакина и смехом давятся. А он все же унюхал! Полез на этот бочонок для гербицидов и орет мне: «Капитан! Неси какой-нибудь крючок и фонарик – тут сильнее пахнет. Сюда, наверное, второй труп засунули. Будем светить и шарить. Сварщиков вызывай – бочонок резать будем!» Резать, однако, не пришлось – я со света зажмурился, чтобы в темном бочонке видно было, внутри присмотрелся, а там лежит себе одеяло – обычное солдатское, темно-синее с серыми полосками. У меня в роте до недавнего времени такие были.
Латышев переводит дыхание, как будто вновь мертвечину понюхал. Мы вопросительно смотрим на него.
– Вытащил я одеяло-то, а на нем вонючие пятна – бурые и серо-зеленые. С первого взгляда менты и доктор признали, что это кровь и мозги. А один из моих бойцов, которого я понятым определил, с севера Арканской области призванный, потомственный охотник-промысловик, ментовскому-то подполковнику и говорит, что от отпечатка носков сапог в сугробе вдоль забора след как лыжня – снежный наст, уплотненный до того, как труп снегом засыпало! А это, говорит, значит, что труп сюда к забору доставлен волоком за воротник, наверное, в просвет между бочкой и машиной. И тащили его, видимо, завернутым в это самое одеяло – вот откуда на нем и кровь с мозгами. Менты это записали, а ваш офицер понятого этого едва не расцеловал. «Отпуск тебе, – говорит, – у комдива выхлопочу за наблюдательность». А вот и позавчерашние понятые на КТП подтянулись.
– Скажите, Юрий Петрович, – спрашиваю капитана, – а какие повреждения на трупе были видны?
– Голова справа на затылке помята была, а больше вроде бы и ничего. Обмундирование на трупе новое, в другом Парнеев не ходил. Но подмокшее, так как с утра потеплело и первый дождь в воскресенье прошел. Крови я не видел. Ну и на спине напротив сердца пара небольших порезов, как от заточки. Их все присутствующие видели.
Латышев рассказ заканчивает.
Понятые ничего не дополняют.
Иду на КТП и сажусь оформлять протокол дополнительного осмотра места происшествия.
Уточкин минут пять стоит за спиной и смотрит через плечо, что я пишу. Вскоре он понимает, наверное, что пишу я все правильно и уходит в «нумера», то есть в профилакторий, – читать припасенную книжку. А я наконец достаю свой кофейный набор, отправляю бойца за водой и отдыхаю от слегка обрыдших за истекшие сутки коллег, с которыми никогда ранее так много времени рядом не проводил.
Напившись кофею и увлекшись писаниной, пропускаю обед.
Почти на закате покидаю автопарк. В штабе дивизии узнаю, где подразделение, которое в любой летной части отвечает за фотолабораторную обработку данных объективного контроля и материалов воздушной разведки.
Бойцы в этой аэрофотолаборатории честно признаются, что проявочный бачок для фотопленки из «наземного» фотоаппарата держали в руках очень давно, так как километры аэрофотопленки с «разведданными» они обрабатывают в проявочных машинах и ваннах гораздо большего размера. Возиться же с полутора метрами обычной пленки им не просто хлопотно, а рискованно, что заслуживает понимания, поскольку они пленку боятся запороть. Со своими личными фотопроблемами они, оказывается, ходят в клуб к киномеханику Янису.
Отправляюсь в клуб.
Киномеханик Янис – базовский боец – встречает настороженно и предупредительно.
Умудряется заискивающе заглядывать в глаза снизу вверх, при том, что сам ростом явно выше.
Пленку проявляет и распечатывает мгновенно.
Догадываюсь, что ему ужас как хочется прикоснуться к тайне следствия. Для налаживания контакта ограничиваюсь короткой политинформацией на тему Латвийского национального пробуждения.
Нацмен млеет!
Из-под руки Яниса забираю с собой не только проявленную пленку и отпечатки, пригодные для протокола, но и отпечатки выбракованные – тайну ему не разглашаю, но улыбка не слезает с конопатой, лупоглазой физиономии фотографа. После проявки и распечатки следователю пленки авторитет чмошного бойца в солдатских массах резко возрастает! Это же надо – заезжий «прокурор» почти его земляк: у него теща в Риге живет!
В штаб базы добираюсь, кляня ослепляющие встречные и благословляя машины попутные за подсветку узкой пешеходной дорожки. Фонари в гарнизоне – роскошь. Они светятся только возле штабов, столовых, клуба и по периметру строевых плацов напротив казарм.
Вспоминаются слова Командующего о страхе, поселившемся в военном городке, и самому тоже становится жутковато.
Если Парнеева убили не одногодки-сослуживцы, которые уже уволились и разъехались по домам, то убийца – к гадалке не ходи! – где-то рядом. Он уже видел шарахающихся по гарнизону офицеров в фуражках с красными околышами и подумал, наверное: не отследить ли их поодиночке на какой-нибудь узкой стежке-дорожке?
А отслеживать-то что два пальца обо***ть – пристроиться позади в пяти шагах на неосвещенном тротуаре, улучить момент, когда машин попутных нет, спрятаться за спиной прокурора от слепящего света машины встречной, приблизиться к жертве, когда та поравняется с придорожным кустом, зажать локтевым сгибом ей рот и одновременно вонзить между лопаток заточку. Затем столкнуть обмякшее после коротких судорог тело в черноту придорожной канавы, а на следующий день спокойно стоять в строю, или сидеть на совещании в штабе, или в учебном классе, или в технической или летной столовой, или в гарнизонном клубе… да наблюдать за следующим прокурором и тихо посмеиваться над обращениями прокуроров к «армейской общественности» с просьбами о содействии в установлении преступника.
