— Мы всегда за того князя, кто интересы Земли русской впереди гордыни своей ставит!

Декабрь 1250 года

Резко распахнув дверь, захожу в класс. Гул голосов сразу затихает, и гулко рявкает бас Эрика Хансена.

— Господа офицеры!

Грохот отодвигаемых лавок, шорох одежды и слушатели Академии командного состава вытягиваются во фрунт.

Датчанин докладывает мне, что первый курс слушателей в полном составе готов к занятию, а я в этот момент думаю, что вот как занятно вышло. Я тот человек, что в прошлой жизни не то что в армии не служил, но и вообще по жизни терпеть не мог всей этой казарменно-солдафонской атрибутики. Теперь же вот сам железной рукой насаждаю все те традиции и порядки, которые я видел разве что в кино.

Приветствую своих слушателей и командую «вольно». Мой взгляд обводит замершие в ожидании лица. В первом ряду сидят заслуженные командиры пехотных полков Ратиша Ерш, Эрик Хансен и Петр Рябой, рядом с ними кавалерийские полковники Иван Заноза и Козима Горох. Здесь же в этом ряду и Ванька Соболь. У него под рукой хоть и не полк, а поменьше, но это диверсионно-разведывательная бригада, и чин он тоже носит полковничий.

Позади старших, поедая меня глазами, застыли восемнадцать командиров бригад. Почти половина из них — это первый выпуск моего училища, и каждый из них кровью и отвагой заслужил свой чин.

Глядя на них, я невольно вспоминаю, как почти два года назад, едва вернувшись после битвы под Зубцовым, я вызвал к себе своих новоиспеченных полковников и огорошил их тем, что все они отправляются в школу.

— Негоже вам, отцам командирам, неграмотными ходить и перед молодежью позориться! — Заявил я им тогда. — Опять же ни карту прочесть, ни донесение написать сами не можете. Куда это годится!

Они, конечно, взмолились, мол позор им с ребятней-то на одной скамье сидеть, и тогда я придумал им ширму с красивым названием Академия командного состава.

Год их учили грамоте, постепенно зачисляя к ним в группу и бригадиров из ветеранов, что тоже не владели ни счетом, ни письмом. Через годик они ума поднабрались, уровень подровнялся, и тогда уже туда включили всех бригадиров и начали учить уже наукам посерьезней: географии, математики, картографии и политическим раскладам в Европе.

Учителя нашлись. Кому из старых учителей я нагрузки добавил, а то и новый народец появился. За эти тринадцать лет каких-только людей в Тверь не заносило, был даже звездочет из Самарканда, это он сам так представился. А из полезных, что я в академию преподавать взял, так это генуэзец из Кафы и грек с Никеи. Оба на Руси уже давно мытарятся и даже говорить пообвыклись. Первый повидал за свою жизнь немало стран, да и рассказать мог занятно, а второй разбирался в грязном белье нынешней Европы, как никто. Ведь его в Тверь занесло аж из канцелярии Никейского императора Иоанна III. Там бедолагу обвинили в заговоре, и он так струхнул, что в попытке спрятаться от суровых лап имперского правосудия добежал аж до Твери.

У меня самого на преподавание, конечно же, времени не хватает, но один раз в неделю я все же выкраиваю на академию час-полтора и собираю всех слушателей у себя в Твери. Как сказали бы у меня в университете, на профессорский семинар.

Как учить будущих стратегов и полководцев, я понятия не имею, поэтому взял за основу самую простую концепцию. Я рассказываю им о самых известных битвах прошлого и будущего, мы разбираем, что было сделано правильно, а что нет, и думаю в совокупности, это должно пойти моим командирам на пользу.

Вот на прошлой неделе мы разбирали еще не случившуюся битву при Азенкуре, и на дом им было дано задание начертить план битвы и написать свое видение, как бы каждый из них поступил, командуя французским войском.

Поэтому сейчас у меня на столе лежит толстая пачка листков с домашними заданиями, которые мне еще надо будет проверить за неделю и разобрать на следующем семинаре.

«Да не пропадет мой труд без пользы!» — Мысленно вздохнув, вновь обвожу взглядом аудиторию и объявляю тему лекции.

— Сегодня мы не будем углубляться в века и искать примеров у чужеземцев, а разберем дела наши, и совсем недавние. — Отмечаю, что все аж сопеть перестали, и продолжаю. — Возьмем пример дедов наших и разберем битву на Калке.

Рассказываю им летописную версию со всеми подробностями, вплоть до пира на костях павших киевлян, и вижу, как у моих слушателей сводит скулы от обиды и ненависти.

Закончив, по уже установившейся традиции предлагаю всем высказать свое мнение, и первым, подняв руку, кричит с места Соболь.

— Разведка у наших была ни к черту! Как можно было так, очертя голову, лезть в западню⁈

Соглашаюсь.

— Хорошо! Что еще можете сказать⁈

Вижу поднятую руку Ивана Занозы и киваю ему, мол говори.

Степенно поднявшись, кавалерийский полковник пригладил торчащие вихры.

— Это вот! Конницы у князя Мстислава Удатного маловато было, надоть…

Прерывая его, вскакивает Эрик Хансен.

— Трус этот киевский князь, вот и все! Надо было не на месте стоять и дожидаться, пока их по отдельности побьют, а идти на помощь конной дружине!

С этим утверждением я не согласен, но киваю, мол возможно и такое. Мстислав Старый особой смелостью никогда не отличался.

Бригадиры пока молчат и вперед старших не лезут, поэтому наступает пауза.

Я перевожу взгляд на Ратишу, и тот, поднявшись, выдает свою крестьянскую правду.

— Нельзя было верить этим монголам на слово, надо было биться насмерть!

— Согласен! — Чуть усмехаюсь про себя. Ерш в своем репертуаре — никому не верь и надейся только на себя!

От полковников реплик больше нет, и я перевожу взгляд дальше.

— Ну, а бригадиры что скажут⁈ А то я так и не услышал, в чем же заключалась главная беда русского воинства?

На мою подначку с задних рядов поднялся Горазд Мышата.

— Главная беда наших была в том, что у них не было такого консула, как ты, Фрязин!

«Подлиз защитан!» — Усмехаюсь про себя, а Горазд без тени улыбки продолжает.

— Такого, чтобы всех князей вот так вот, в единый кулак, собрал! — Для убедительности он сжал и продемонстрировал всем свой тяжелый кулак.

Аудитория одобрительно зашумела, а я, слушая всех этих еще молодых парней, вдруг осознал, что ошибся. Этот парень не льстил мне и не пытался набрать очков в моих глазах. Он совершенно искренне сказал то, что думает. То, что думают все они, вверяя мне свои жизни и считая меня тем единственным, кто сможет принести мир и порядок на Русскую землю.

На душе как-то враз потеплело, но я не позволил себе впасть в сентиментальность. Подняв руку, призываю всех к тишине и выдаю бесстрастно и чуть иронично.

— Не знаю, как там насчет консула, но в одном Мышата прав, главная беда нашего воинства в битве на Калке — это отсутствие единого командования.

Выйдя из здания Государственных приказов, не спеша перехожу площадь. Приятно поскрипывает под ногами снег, над головой чистое синее небо, а морозец слегка пощипывает нос и щеки.

«Мороз и солнце, день чудесный!» — Вспоминается Александр Сергеевич, и в таком прекрасном настроении я останавливаюсь у дверей собственного дома.

— Прохор! — Поворачиваюсь к семенящему за мной парню. — А где свертки, что я привез вчера?

Прохор чуть притормозил, но тут же нашелся.

— Так это, как положили вчера, так они и лежат в кабинете на полке.

Вчера поздно вечером я приехал из Заволжского и привез жене и дочери подарки, но заходить не стал, они уже спали. Сегодня с утра тоже не получилось, а вот сейчас вспомнил.

— Тогда так, — поднимаю строгий взгляд на Прошку, — я сейчас к жене, а ты мигом наверх, в мой кабинет, и обратно. Принеси мне все!

Сказав, я распахнул дверь и, сбросив шубу на руки Прохору, двинулся на женскую половину.

Едва вошел, как дочурка с криками бросилась ко мне на шею. Еспраксия тоже попыталась подняться, но я ей позволил. Она сейчас на последнем месяце и выглядит, как колобок.