Быстро подскакиваю к ней и усаживаю ее обратно.

— Сиди, сиди! Тебе нужен покой. — Целую ее в губы и вижу, как в ее глазах собираются слезы.

— Раздулась, как корова! Даже встретить мужа уже не могу, как подобает! — Сетует она, готовая разрыдаться в любой момент.

— Ну что ты! — Успокаивая, покрываю ее лицо поцелуями. — Дуреха! Ты у меня была и есть самая красивая и самая лучшая!

От моей нежности Евпраксия совсем разнюнилась и бормочет что-то мило и сбивчиво, а я успеваю подумать.

«И когда это я научился так врать⁈ Или я не вру! Я ведь действительно испытываю глубочайшую нежность к этой девчушке, что носит моего ребенка. Готов для нее на все что угодно, но… Все равно это совсем другое и никак не сравнивается с тем, что я испытываю к Иргиль. Здесь покой, там буря! Здесь ласковая гавань, где я могу расслабиться и почувствовать себя хозяином, а там бушующее море, где надо просчитывать каждый шаг. Там безумна страсть, а здесь теплое и нежное чувство. И поди разберись, что для меня важнее!»

Целую Евпраксию еще раз, и тут вбегает Прошка. Он по-прежнему в шубе, а в обеих руках у него по свертку.

— Ага! — Заговорщицки вскрикиваю и округляю глаза, — Что там у нас⁈

Катерина визжит от восторга.

— Подарки! Подарки!

Мы в четыре руки быстро распаковываем пакеты и вытаскиваем куклу. Ее сшила мне Берислава по моему рисунку. Пока дочь радостно возится с подарком, я вынимаю квадратную бархатную коробочку и, открыв, вешаю на шею Евпраксии золотое колье. Тут восторгов не меньше, чем у дочери, и глядя на их светящиеся искренней радостью глаза, я по-настоящему счастлив.

И этому счастью в этот момент ничуть не мешает то, что за этим ожерельем я заехал к Фролу после того, как провел ночь с Иргиль. Не мешает, потому что я знаю, что это не попытка откупится! Этот подарок от чистого сердца, от всей души! И как это все уживается во мне, я не знаю.

От жены я сразу же прошел в свой кабинет. У меня сегодня еще несколько встреч, и одна из них с моим давним знакомцем Винченцо Перуджо.

Папский посланник в восточных землях не сидит на месте и как челнок мотается из Риги в Новогрудок, а оттуда в Новгород и обратно. Всюду он плетет какие-то свои сети, и неуемной энергии этого человека можно только позавидовать. В этот раз он заехал в Тверь на пути из Новгорода, и там я знаю, он имел долгий разговор с глазу на глаз с Александром.

О чем они говорили, я могу догадаться, но мне будет интересно найти подтверждения своим догадкам. Тем более, что отец Винченцо сам попросил об аудиенции.

Сейчас сидя за столом в своем кабинете, я пытаюсь настроиться на серьезный разговор. Папский нунций змея еще та и многое может понять без слов, а я совсем не хочу, чтобы он разгадал мои планы.

Стук в дверь, и выдохнув, я одеваю на лицо радушную улыбку.

— Да! — Кричу в закрытую дверь, и в кабинет заглядывает Прошкина голова.

— Тут этот пришел! — Он очень образно нарисовал у себя на затылке выбритую тонзуру. — Пускать⁈

Киваю ему и, поднявшись из-за стола, иду навстречу вкатывающемуся маленькому круглому человечку.

— Рад встречи, отец Перуджо!

— И я рад видеть вас, сын мой! — Он протягивает мне ладонь, явно подставляя под поцелуй, но я игнорирую его замысел и попросту жму его пухлую, чуть влажную ладошку.

Задержав ее в своей руке, рассматриваю крупные камни в унизывающих пальцы перстнях и растягиваю губы еще шире.

— Не боитесь, святой отец, возить по нашей глухомани этакие сокровища? Не ровен час польстится какой нехороший человек.

Нунций тут же выдернул из моих рук свою ладонь, показывая, что на такую больную тему он шутить не расположен.

Я же наоборот остался доволен. Первый укол прошел, и противник занервничал. Это хорошо! У нас с господином посланником одна цель, выведать, что думает собеседник, при этом утаив свои собственные мысли. В таком деле спокойствие и уравновешенность — наиважнейшее дело.

Провожу рукой в сторону стола.

— Прошу вас, отец Перуджо, присаживайтесь. Я помню, в прошлый раз вам мой завтрак не понравился, так может быть ныне обед оцените.

Подаю знак Прохору, мол пусть обед несут. Тот исчезает за дверью, и вскоре появляется дворовый, катящий перед собой сервировочную тележку. Аккуратно, но быстро и четко он наливает из фарфоровой супницы две глубокие тарелки ароматного горохового супа и ставит на подтарельники перед нами.

Мой гость, с трудом скрывая изумление, смотрит на белый тонкий фарфор, на лежащие перед ним серебряные приборы. Я его понимаю, такой сервис появится в Европе лет через четыреста, не раньше.

Быстро справившись с собой, нунций взял ложку и, зачерпнув супа, в этот раз не стал скрывать своего восхищения.

— Ммм! Как вкусно! — Он зачерпнул еще ложку и почмокал губами, ловя вкусовые оттенки десяти видов копченостей. — Что за кудесник творит у вас на кухне⁈

Загадочно улыбаюсь ему в ответ.

— Его имя вам ничего не скажет, но для истории запомните. Его зовут Кузьма Волынец!

— Козььма! — Повторяет святой отец и расплывется в улыбке. — Это намного вкуснее, чем та каша, коей вы кормили меня в прошлый раз.

На второе пошла котлета по-киевски, заставившая моего гостя чуть ли не прослезиться. Отец Винченцо слыл гурманом и знатоком дорогих явств, но такой еды он еще не пробовал. После десерта и трех стопочек брусничной наливки он совсем поплыл, но я ему не поверил и оказался прав.

Едва слуги унесли посуду, как вся маслянистая расслабленность пропала из глаз моего гостя, и он начал плести ту паутину, ради которой он собственно и приехал.

— Как вы знаете, я сейчас прямиком из Новгорода. — Начал он. — Имел там беседу с князем Александром. — Он бросил на меня испытывающий взгляд и, не найдя на моем лице ничего интересного, продолжил. — Ныне же еду в Новогрудок к князю Миндовгу.

Специально пропускаю Александра и цепляюсь за последнюю фразу.

— И что там на Литве, помнят ли еще славный городок Зубцов?

— Конечно, помнят. — Нунций показал, что прекрасно понял, о чем я. — Этот разгром плохо сказался на состоянии литовского князя. Ныне его положение не завидно. Племянники восстали против него, и он оказался между трех огней. С запада Орден, с севера жемайты и Товтивил, а с юга Даниил Галицкий наседает.

Он поцокал языком, словно бы сочувствуя князю, а потом как бы между делом спросил.

— И знаете какой он нашел выход?

Он сделал театральную паузу, но я не дал ему насладиться игрой и все испортил свои ответом.

— Знаю! Он нижайше попросил папу Иннокентия IV принять его в лоно католической церкви.

Отцу Перуджо с трудом удалось скрыть разочарование, но он справился.

— Скажу честно, ваша осведомленность удивляет!

Он широко улыбнулся, словно бы демонстрируя — вот видишь, какой я искренний и умею признавать чужие достоинства.

— Но согласитесь, решение превосходное. Одним смелым ходом князь Миндовг превращает Орден из опаснейшего врага в надежного союзника. Теперь ему не страшны ни племянники, ни Даниил, ни даже вы…

Тут он вновь растянул губы, показывая свои не очень хорошие желтоватые зубы.

— Знаете, эту историю я уже рассказывал Александру, как пример того, какие выгоды может принести союз с католическим Римом. И знаете, он согласился со мной.

Еще одна пауза, и я опять пытаюсь испортить моему гостю настроение.

— Не удивительно! Александр так хочет занять Великокняжеский стол, что готов на союз не то, что с Римом, а даже с самим дьяволом.

— Ну уж! Не наговаривайте на хорошего человека.

Вижу реакцию нунция и делаю из этого вывод.

«Он не воспринял мои слова всерьез, а злая ирония ему даже понравилась. Значит, он очень доволен собой и своей поездкой в Новгород».

Отец Перуджо тут же подтверждает мою догадку.

— Разворот к Риму наилучший выход, и отец Александра, Великий князь Ярослав, это понимал. Жаль, что он не смог сдержать свое обещание, земля ему пухом! — Тут он весь подобрался и вцепился в меня взглядом. — Подумайте! Какой союз может получиться. Вы, Александр, Миндовг и Орден — в едином крестовом походе против монголов!