К о ч е т. Верно, друг, верно! Но они еще придут, эти слова.
Свет гаснет. Мгновенная пауза. Кочет подходит к окну и раскрывает портьеру. Зарево. В комнате становится светло от красного фона неба.
П о т а п е н к о (тихо). Станция горит!
Все присутствующие, словно сговорившись, молча снимают шапки. Пауза. Тихо, жалобно плачет Ротман.
К о ч е т (шепотом). Дать воды?
Р о т м а н. Не надо! Я уже! Помните, как мы ее открывали, эту гордость нашу?
П о т а п е н к о. Довольно о ней! Ты последние нервы вытянешь! Прости, что я грубо, Абраша…
Р о т м а н. Ничего, ничего…
Входят Х а л к о в и С е д о в.
К о ч е т. Спасибо, товарищи!
С е д о в. Не за что, Степан Григорьевич!
Р о т м а н. Какие герои: свою станцию сожгли…
П о т а п е н к о. Замолчи, черт тебя подери!
Снаряд рвется в городе.
К о ч е т. Пошли! Или нет… Сядем, что ли, по старому обычаю, а?
Р у с о в. Можно! Примета хорошая!
П о т а п е н к о. Конечно, сядем! Дорога ведь будет длинной!
Р о т м а н. И никто ее не мерил, эту дорогу!
Все садятся.
Думали ли мы, что нам…
П о т а п е н к о. Погоди, Абраша…
К о ч е т. Если сидеть по правилам, так надо помолчать хоть минуточку… Слышишь, оратор?
Тишина. Кочет порывисто встает первым. Остальные за ним.
А теперь стройся!
Присутствующие выстраиваются в одну шеренгу.
Равняйся!
«Строй» замирает…
Здравствуйте, товарищи!
…и отвечают ему вразброд.
Р у с о в, С е д о в и П о т а п е н к о. Здрасс…
Х а л к о в. Добрый день!
Б о р и с о в (приподнимая шляпу). Мое почтение!
Р о т м а н. Привет!
К о ч е т (качает головой). М-да! Не очень по уставу! Но это ничего! (Отходит на шаг. Осматривает оружие каждого.) Бедноватый наш арсенал. Но выбора у нас нет. С этого момента мы — партизаны! Гордое это прозвище, и надо его оправдать. В такие торжественные минуты не лгут, не кривят душой. Поэтому успокаивать я вас не буду и скажу: нас ожидают очень трудные, очень суровые будни. Может, придется сутками, без пищи, отсиживаться в болотах, может, ежедневно встречаться со смертью, может… Готовы ли вы к такой жизни?
В с е. Готовы!
К о ч е т. Тогда пусть денно и нощно, во сне и наяву, будет у вас только одна мысль: месть и расплата с проклятым врагом. И пока мы не уничтожим последнего, пока не изгоним его с нашей земли — мы не сложим своего оружия, не будем знать ни покоя, ни отдыха! Согласны, товарищи?
В с е. Согласны!
К о ч е т. А если не суждено нам увидеть часа победы, так, значит, и нас не будет в живых! Так, что ли, друзья?
В с е. Так!
К о ч е т. Вот и вся моя речь!
Б о р и с о в. Великолепно, знаете ли, сказано!
П о т а п е н к о. Смотри, Степан Григорьевич, и слова нашлись, а?
К о ч е т. Да! Теперь, поодиночке, добирайтесь до места общего сбора.
П о т а п е н к о. Ты только не задерживайся, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Не задержусь!
П о т а п е н к о. Идем, Абрам!
Р о т м а н. Идем, идем! А куда идем?
П о т а п е н к о. Ты же слышал: в лес.
Р о т м а н. И как же мы там будем существовать?
К о ч е т. Как? По-прежнему: на основах Конституции СССР. Идите, товарищи!
Ротман и Потапенко выходят. Остальные за ними. Пауза. Кочет смотрит на портрет Ленина, снимает его со стены. Держит в руках, затем вынимает портрет из рамы, достает из стола партийную печать, сует в карман, взводит парабеллум.
Ну, кажется, все! (Подходит к окну.)
Слышится цокот копыт о камни мостовой, шум голосов.
(Всматривается в ночь и зовет.) Марычев!
М а р ы ч е в. Я! (Быстро входит в кабинет, подбегает к окну и кричит в темноту.) Держи коня под уздцы: он — бешеный! Я вас слушаю, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Куда ты так торопишься?
М а р ы ч е в. То есть как — куда? Эвакуируемся! Прокуратуру я погрузил еще утром, сейчас закончил милицию, ну… и сам.
К о ч е т. Разве тебе не передавали, что мы остаемся?
М а р ы ч е в. Передавали, но это невозможно, Степан Григорьевич. Я уже все обдумал… Мне оставаться никак нельзя…
К о ч е т. А этот вопрос не обсуждается, товарищ прокурор!
М а р ы ч е в. И напрасно! Нельзя всех под одну гребенку стричь… Меня в нашем районе каждая собака знает, не только что люди…
К о ч е т. Хорошо! Значит, эти люди вам и помогут!
М а р ы ч е в. И, товарищ секретарь, тут кой-кого по головке не гладил… Возьмите уголовный, кулацкий элемент… Были и контрики… Вы же знаете. Я решил другое. Вот послушайте…
К о ч е т. Марычев! Вы остаетесь с нами!
М а р ы ч е в. Нет, Степан Григорьевич! Я думаю, что будет лучше мне уехать в другой район и там развернуть…
К о ч е т. Я вам в последний раз говорю!
М а р ы ч е в. Это уже упрямство, товарищ секретарь! Ведь никто не посмеет обвинить меня в трусости, и…
К о ч е т. Ладно! Уезжайте!
М а р ы ч е в. Значит, вы согласны, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Нет! Но помните, что власть у нас — советская, и советская законность! (Он проходит в соседнюю комнату.)
М а р ы ч е в. Степан Григорьевич! Эх! (Машет рукой.) Товарищ секретарь… Вот характер! Ну, подожди! (Кричит в окно.) Коня! (Бросается на улицу.)
Пауза.
В комнату входит древний старик — п о л о т е р, с веником и щеткой в руках. Кочет возвращается. В руках у него портфель.
К о ч е т. Так, товарищ Марычев! Но, ничего, сочтемся с тобой…
П о л о т е р. Еще работаете?
К о ч е т (вздрогнув). Что? Да! Ты зачем здесь, отец?
П о л о т е р. Как зачем: ныне суббота. Надо мне в учреждении полы натереть… Спокойной ночи желаю!
К о ч е т. Ни к чему это сейчас… Понимаешь, ни к чему.
П о л о т е р. Не понимаю. Степан Григорьевич… Что, может, сократили меня?
К о ч е т. Никто тебя не сокращал… (Смотрит в сторону.)
П о л о т е р. Ах вот что… (Усмехаясь.) Так, так! Дождались, значит, светлого праздника! Уходите, стало быть… За это — спасибо!..
К о ч е т (как бы признавая свою вину). Да, мы уходим… И давай, пока не поздно, со мной… А там дальше как-нибудь в тыл отправим… Почему ты дотянул до последней минуты? Вот ведь вы какие — старики!
П о л о т е р. Мне никак невозможно, Степан Григорьевич. Старуха моя очень плоха. Докторица была, объяснила, что тревожить ее нельзя, везти, значит! Болезнь у ней тяжелая: рак! Будем здесь находиться. Авось помилует всевышний… Тебя я не виню! (Старик медленно крестит Кочета.)
К о ч е т. Спасибо, отец!
П о л о т е р. Вертайтесь, пожалуйста, Степан Григорьевич! (Уходит.)
Кочет снова один. В последний раз он осматривает стол, бережно прячет в портфель портрет Ленина, кланяется на все четыре стороны и быстро выходит из кабинета. Вот он с крыльца спускается на просцениум, медленно идет, как вдруг оборачивается. Из темноты показывается, слегка прихрамывая, Н а т а ш а. За ней — К р и ч е в с к и й, тоненький юноша, сгибающийся под тяжестью ящиков с радиоаппаратурой.
