К о ч е т. Ну и как думаете?
Р у с о в. А посмотрим. Держава наша, как известно, крепкая!
К о ч е т. И я так полагаю!
С а ш а. Берем его, Степан Григорьевич, или…
Р у с о в. А мне разрешение ваше не нужно… Я есть гражданин, который с оружием в руках будет защищать свою родину. (Кивнул головой на портрет Ленина.) Иду по его призыву, так что мне больше от вас никакой резолюции не требуется.
К о ч е т. Он прав, Саша! Собираемся ровно (смотрит на часы) через полчаса! Идите соберите свои вещи! Берем самое необходимое: только то, что можно унести и от чего в лесу польза будет!
С а ш а. Исполню в точности, Степан Григорьевич! (Идет к дверям, старик Русов — за ним.)
Р у с о в (тихо, сыну). На, выкуси… (показывает ему фигу) Бубнил, как сыч: не возьмут, не возьмут! У… леший…
С а ш а. Воздержались бы, папаша, честное слово! Все-таки здесь райком, а не трактир!
Уходят. Кочет снимает трубку. Пауза. Кладет трубку на рычаг. Вздыхает.
К о ч е т. Так! Значит, и телефонной сети в нашем городе больше нет! (Толстым карандашом вычеркивает что-то в списке.)
Почти падая от усталости, в кабинет вваливается П о т а п е н к о, председатель райисполкома. Он весь в муке.
П о т а п е н к о. Чего, говоришь, нету?
К о ч е т. Телефона!
П о т а п е н к о (отряхиваясь). Тогда черкай еще: элеватора нет, и водопровода! Да, да: я сейчас все это сам прикончил… В руках даже мурашки: как вроде человека убил! (Безнадежно машет рукой.) Строили-строили…
К о ч е т. Молчи, председатель! Терпи и молчи! Здесь-то, в райисполкоме, у тебя как?
П о т а п е н к о. Хорошо, что сам проверил… Архивы наробраза, понимаешь, сожгли, а к секретным документам и не прикасались… Ох, сильна еще у нас дура-матушка…
К о ч е т. Да! Чего-чего, а этого хватает! Садись, отдохни. Намаялся небось…
П о т а п е н к о. Спасибо! А есть время для отдыха?
К о ч е т. Немного!
П о т а п е н к о (показывая на люстру). А почему такая иллюминация? Разве ты не поручил Ротману…
К о ч е т. Вот я и волнуюсь… Копается, душа с него вон…
В городе рвутся два снаряда. Кочет хватает трубку и кричит.
Электростанцию!
Но трубка молчит. Кочет плюет с досады и бросает трубку. Пауза. Огонь артиллерии приближается. Кочет и Потапенко внимательно слушают.
П о т а п е н к о. Наверное, за речкой… Совсем уж близко…
Почти вбегает Р о т м а н. За ним Х а л к о в и С е д о в.
К о ч е т (Ротману). Почему до сих пор…
Р о т м а н. Не могу! На, жизнь мою забери! На! Убей меня — не могу… (И стон вырывается у него из груди.)
К о ч е т (хватая Ротмана за плечи). Абрам! Друг!
Р о т м а н. Я все закопаю в землю… Я так закопаю, что ни одна душа не найдет… Это же нет никаких сил… Мы обсуждали, все высказывались…
К о ч е т. Ага! Митингуете? Для собраний время, конечно, самое подходящее! Провода готовы?
Р о т м а н. Готовы, будь они прокляты… Но я не могу! Я же за нее валюту платил… Сам, как ребенка, выхаживал… Мы же недоедали, а строили! (Почти истерично.) Я вас официально спрашиваю: где еще есть такая электростанция? Скажите? И пустить все это на ветер?
К о ч е т. А врагу оставить, значит, лучше?
Р о т м а н. Можно спрятать… Я сделаю так…
К о ч е т. Инженер Ротман! Вы что: хотите Гитлеру путь осветить?
Р о т м а н. Не могу! Убей сразу! Давай я водопровод взорву. Хочешь — элеватор, весь город, а свою станцию — не могу!
К о ч е т. Не можешь? Ладно! Тогда я сам пойду!
С е д о в. Погодите, Степан Григорьевич! Не надо вам идти! Я… согласен это сделать! Короткое замыкание — и конец. Приказывайте!
Кочет хочет устно отдать этот приказ, но ему не хватает дыхания. Тогда он достает из ящика стола чистый лист бумаги, пишет, подписывается.
К о ч е т. Товарищ председатель райисполкома!
Потапенко подходит, Кочет передает ему бумагу. Потапенко читает, берет ручку. Его пальцы дрожат. Он долго не может попасть пером в чернильницу. Наконец подписывает. Кочет ставит печать и передает бумагу Халкову.
Х а л к о в (читает, а затем передает бумагу Седову). Читай, старший монтер. Читай и подчиняйся приказу!
С е д о в. Будет исполнено! (Идет, читая, вместе с Халковым, тихо говорит ему.) Только эта бумага мне ни к чему! Можно было Степану Григорьевичу просто сказать…
Х а л к о в (тихо). Так разве подобное выговорить? Разве он в силах…
С е д о в. Это конечно. (Уходит с Халковым.)
Пауза.
П о т а п е н к о. Ведь не спали ночей… Ни тебе отдыха…
Р о т м а н. Да кто об этом говорит… Все хотели как лучше! Какой корпус… Европа, а не станция… Второй Днепрострой.
П о т а п е н к о. Ну это ты, Абраша, хватил…
Р о т м а н. Ах перестаньте… (Вдруг замолкает, смотрит на стоящего к ним спиной Кочета.) Вы плачете, Степан Григорьевич?
К о ч е т (выходя из оцепенения, резко поворачивается). Что?
Р о т м а н. Простите, мне показалось…
К о ч е т. Зачем показалось? Плачу! От бессильной злобы своей плачу! Но ничего… За все рассчитаемся сразу… Так рассчитаемся, что аж небу жарко станет! (Голос его усиливается.) Так рассчитаемся, что от ужаса, от мысли одной о таком расчете прекратится у них жизнь человеческая, если можно эту черную свору назвать «человеками»! (Он почти кричит.) Так рассчитаемся… (Обрывает речь, смотрит в сторону двери.)
Четкие шаги: входят д в о е в о е н н ы х.
М а й о р (выходя вперед). Секретарь райкома, товарищ Кочет, здесь?
К о ч е т. Да, это я, товарищ майор!
М а й о р (окинув взглядом всех присутствующих, тихо, Кочету). Разрешите вас на минуточку!
Они отходят в сторону. Майор что-то говорит на ухо Кочету. Затем они жмут друг другу руки и майор с военным, козыряя, молча уходят. Пауза.
К о ч е т. Командир вот считает, что враг будет с рассветом. Нам тоже, стало быть, надо… трогаться.
Входит Б о р и с о в.
Здорово, бухгалтер!
Б о р и с о в. Здравствуйте, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Вот, брат, какие дела!
Б о р и с о в. Да, невеселые!
К о ч е т. Ничего! Выше голову, друзья… Совсем собрался?
Б о р и с о в. Совсем. Дом подпалил… Совсем!
Входят Р у с о в ы, отец и сын. У каждого за спиной по огромному рюкзаку.
С а ш а. Не опоздали?
К о ч е т. Даже раньше срока!
Входят еще л ю д и, молча кланяются. Пауза. Кочет шагает по комнате. Вдруг останавливается.
А лампы до сих пор горят… Перед началом новой жизни хочется сказать себе, да и вам что-то такое… И вот — не нахожу выражений подходящих…
П о т а п е н к о. А это потому — ты не обижайся, Степан Григорьевич, — что не привыкли мы на своих заседаниях нормальным языком говорить… Все как-то казенно у нас получалось: баланс, закругляйтесь, согласуем, и — я знаю — регламент! Вот слов теперь и нету.
