Л е н к а. Я помню, товарищ комиссар, не беспокойтесь! (Пишет.)

К о м и с с а р. Как будто бы все, Григорий Михайлович?

К о м а н д и р (вспоминая). Как будто бы. Да, еще про возраст забыли спросить.

Ф е д о т о в (как бы смутившись, со вздохом). Молод я еще, товарищи… Ошибся… (Опять вздыхает.) Мне, товарищ комиссар, тридцать будет. (В это время он открыл дверь и скользнул в нее.)

К о м и с с а р. Не будет тебе тридцать. (И выстрелил.)

Федотов как бы повис в воздухе с простреленным затылком, а затем тяжело рухнул в дверь.

(Опустил оружие и спокойно повторил.) Не будет тебе тридцать.

Пауза.

Пиши, дочка, двадцати девяти лет.

Пауза.

К о м а н д и р. Что ж вы наделали, Никита Андреевич?

К о м и с с а р (смотрит на командира и не отвечает. Затем, собравшись с мыслями, обращается к Ленке). Пропусти строчку.

Пауза.

«…Обвиняемый Федотов при попытке… при вторичной попытке…» Нет, не надо… Как я раньше сказал?

Л е н к а. «При попытке…»

К о м и с с а р. Так и пиши: «при попытке к бегству был застрелен комиссаром бронепоезда Лосенко. Партбилет номер одна тысяча двести семьдесят девять, выданный Московским губернским комитетом партии, в чем и подписываемся…»

Ленка заканчивает и молча протягивает перо командиру. Он подписывается. Затем ставит свою подпись комиссар. Ленка встает и подносит папку и лист политруку.

З а н а в е с.

Эта картина — естественное продолжение предыдущей. Идут ходики — осталось всего десять минут до срока, предоставленного генералом.

К о м и с с а р (Куликову). Убери-ка, сынок!.. (Показывает на сапоги, виднеющиеся из двери: это ноги Федотова.)

Куликов выталкивает тело за дверь.

Ж у р б а. Скинь его с паровоза. Чтоб и памяти о нем не было.

Пауза.

Собаке — собачья смерть.

Г у с е в. Жалеть действительно не приходится.

В а в и л о в. Смотри-ка. Жив бы остался — на наших плугах землю хотел пахать. А мы, может, не плуги, а чего посложнее наладим. Какое орудие такой сволочи досталось бы? Ведь никто такого хорошим словом и не помянет.

Пауза.

К у л и к о в. А вот, ребята, если меня убьют, — будете жалеть?

К о м и с с а р. Конечно, будем. Ты человек правильный.

К у л и к о в. Меня жена тоже будет жалеть. Она очень замечательная баба. Красавица. И страсть меня любит. Я ее — тоже. Год всего пожили вместе… А потом ушел я до красногвардейцев с помещиков спесь сшибать.

Ж у р б а. А мне мои чертята сказали: «Иди, говорят, батя, не сомневайся. Мы, говорят, мамку сами прокормим»… У меня их трое, есть кому вспомнить…

Г у с е в. Каждого бойца жалеть будут. Товарищи, например, на заводе, память почтут вставанием.

С у с л о в. Ясно! За дело деремся. За свое дело. (Вглядывается в ночь.) За наше общее дело.

К о м а н д и р. Прекратим этот глупый разговор! Он деморализует команду.

В а в и л о в. Зря ты на нас так думаешь, товарищ командир. В сознании умирать будем, не дрогнем. Будь спокоен, не прежняя серая кобылка. А поговорить — и поговорить можно. Что ж такого?

К о м а н д и р. Я рад, что моя команда столь сознательна в своих убеждениях. Но, кроме сознания, есть еще одно чувство. Ну, как бы вам проще сказать? Это… биологическое начало. С этим чувством лучше не заигрывать: оно шуток не любит. Я утверждаю, что у товарища Кацмана не стало лучше настроение от ваших разговоров.

В а в и л о в. Ты что, товарищ политрук?

П о л и т р у к. Я — ничего. Мне только стало немножечко грустно. А почему — сейчас скажу… Я — холостой! Нет отца, матери, братьев! Сестер тоже нет.

Пауза.

Меня никто не будет жалеть. У меня нет никого.

К о м а н д и р. Вот видите.

П о л и т р у к. Ничего я не вижу! И биология здесь совершенно ни при чем. А потом… (Он садится и говорит весело.) …у меня есть тетя в Перми. Замечательная тетя. Мамина сестра. Тетя Люба. Она будет очень опечалена, если меня убьют. Мы с ней остались одни. Совершенно правильно: тетя Люба.

Л е н к а (она сидит у башенки политрука, с укором смотрит на него и дрожащим голосом шепчет). Нехорошо! А я?

К о м и с с а р. Да если бы даже и не было тети Любы твоей, Яша, так наши жены, наши матери и дети жалели бы тебя с нами наравне. Будь спокоен.

П о л и т р у к (улыбается, бросив взгляд на Ленку). А я и не волнуюсь.

К о м и с с а р. Вот и хорошо. Нам долго жить надо, товарищи. Для революции жить. А ежели умирать — так ведь знаем, что не зря. Шутка сказать: на себе все внимание его превосходительства задерживаем. Это большой почет.

К о м а н д и р. Тут вы правы. (Суслову.) Степа!

Суслов слегка наклоняет голову.

Что у тебя?

С у с л о в. Все в порядке, товарищ командир. Лежат спокойно.

К о м а н д и р. Товарищ политрук?

П о л и т р у к. Наверно, готовятся? Пока — тихо.

К о м а н д и р. Время истекает. (Поворачивается к комиссару, официально.) Разрешите?

Комиссар молча кивает головой.

Антон Петрович, Лена — на паровоз!

Ленка и Гусев уходят с винтовками.

Что за шум?

С у с л о в. Снова дождь, товарищ командир.

К о м а н д и р. Глаза — в поле. Готовы, товарищи?

Бьют ходики.

Время истекло. Спокойно.

Комиссар занимает свое место на правом краю. Раздается далекий раскат грома и вслед за тем оглушительный удар. Это первый снаряд.

Спокойно! Стрелять только по команде!

Раздается второй удар. Всё содрогается. Тишина.

Спокойно. Они бьют по паровозу!

Пауза. Затем дверь открывается — на пороге стоит  Г у с е в: у него лицо в крови, вытирает рукавом кровь.

Г у с е в (тихо). Давай смену, товарищ командир! Не придется Леночке нашей паровозы строить.

Мария Павловна стремительно поднялась, но комиссар жестом остановил ее.

П о л и т р у к (тихо). А… что с ней!?

Г у с е в. С ней уже ничего… Преставилась… Только вскрикнула — и все!

Политрук опускает голову. Мария Павловна тихо плачет. Пауза.

К о м и с с а р. Иди, Журба, быстро. А про паровозы мы помним — построим.

Журба уходит.

К о м а н д и р (смотрит в глазок). Спокойно. Приготовить ручные гранаты! Стрелять только по наступающему противнику! Только по моей команде!