Я отчётливо помню, как мама ходила делать УЗИ. Я убегал из-под датчика. Оболочка, которая покрывала моё будущее новое тело, это ещё не кожа. Она очень чувствительная. И ультразвук ощущался, будто тебя царапают пищащей палочкой. Или кошачьим коготком. Чем-то маленьким и острым, будто и больно, и щекотно одновременно. Неприятное ощущение. Я чувствовалего потом ещё пару раз, но было терпимее.

В животе мне становилось теснее. Я ждал. За время, которое я провел ТАМ, я научился ждать.

Рождаться было ещё неприятнее, чем УЗИ. Снова будто проталкивают через шприц, но теперь ты не вода, а ягодка из компота. И одна лишь мысль – хоть бы меня там не сплющило насовсем.

Так началась моя жизнь в теле Эшли. Я пытался радоваться, правда. Я пытался быть не требовательным – меньше кричать, меньше беспокоить маму. Я бы и на горшок сразу пошёл, только тело было ещё совсем маленьким и непослушным. А вокруг взрослые казались настоящими гигантами. Я ещё не понимал их языка, но видел их лица и слышал интонацию голоса. Они любили меня, были рады мне. И они не знали, кто я такой.

Ночами я все таки иногда кричал. Мне снилась война, эти отголоски прошлого. Правда, Анна мне снилась тоже.

Когда я смог ходить, это было просто чудо. Я помнил, что такое стоять на перебитых ногах, и новые, здоровые ноги были счастьем. Я так на них бегал, мама боялась, что я расшибусь… Такое чувство, что задышал после долгого ныряния, и никак не мог надышаться.

Я честно попытался начать жизнь с чистого листа. Учился всему заново. Сложным было привыкнуть к грудному вскармливанию, когда инстинкты маленького тельца подсказывают, что надо, а память взрослого мужчины выдает рвотный позыв от одной только мысли об этом. Но голод – не тётка, пришлось подстраиваться.

Дед у меня был классный, с ним было интересно. Если подумать, он был почти мой ровесник…

Но жизнь усложняло то, что родился я девчонкой. В душе парень, снаружи "пирог", милые кудряшки, платьица…

Я не смог. С каждым днем становилось всё труднее, я будто бы не был собой. Я помнил Анну. Я помнил родной язык. Я хотел поговорить об этом хоть с кем-нибудь, рассказать, кто я. Но я не мог, мне бы не поверили. Мне было отчаянно скучно общаться с детьми. О чем я мог поговорить с ними? Я, фронтовик и советский шпион?

Тогда я принял решение разделиться.

– Как это – разделиться?

Мистер Пристли задал вопрос, но потом понял, что ответ ему уже известен…

– Да, док, вижу, что догадался. Я отделил от себя всё лучшее, что мог: жизнелюбие, любознательность, активность… Собрал все крупицы доброты и любви в душе. Всё, что помогло бы ей стать отдельной личностью. Я создал Эшли, оторвав её от целого себя. А все то, что помешало бы ей жить, я забрал с собой в "подземку". Да, я просто спрятался в глубине подсознания. Потому что груз прошлой жизни не даст мне жить спокойно и счастливо. Но без меня у Эшли есть шанс.

– Вы говорите о ней, как отец о своём ребенке.

– Да, это почти так. С той лишь разницей, что мы с нею – одно целое. И я, старый эгоист, проживший и увидевший чересчур много, теперь не даю ей жить…

– Не даёте…

Мужчины молчали. Анатолий поднял глаза, полные слез, на врача и спросил.

– Док, ты веришь мне? Мне важно, чтобы ты мне верил! – голос стал пронзительным, – Мне некому больше рассказать это! Ты один в целом мире способен мне помочь!

Мистер Пристли посмотрел на камеру, а затем на своего гостя.

Помолчав ещё немного, он ответил:

– Анатолий, вы выдали сейчас столько информации… Которую нельзя проверить. Вы говорите убедительно, и я верю, что вы в это верите. Но с точки зрения врача я должен подвергнуть сомнению ваши слова. Слишком… сказочно. Да и для Эшли вы не основная личность, а её альтер-эго… Сомнительно, чтобы у вас был такой жизненный опыт. Я не говорю, что не верю. Я говорю, что не знаю теперь, во что верить в принципе…

Человек на диване скривился и отвернулся, будто от пощёчины.

– Да… И на что я надеялся… Знаешь док, я сейчас пойду, пожалуй, обратно. А ты подумай вот о чем. Первое: если верить вашим умным книжкам, то альтер-эго появляется зачастую как защитный механизм, чтобы защитить своего носителя от разных невзгод. От ругани в семье, от насильников и побоев, от мерзкой жизни… У Эшли хорошая семья. Её не обижали никогда. Родители в ней души не чают. Она умна, хороша собой, в школе дела в порядке… Тогда зачем ей я, а, док?! Я не могу её защитить. Я только мешаю. Я лишний здесь. Как так вышло, м? Второе: Анна Нойманн, городок Мёльн. 1943 год. Там мы виделись в последний раз. Там мы жили с её родителями после свадьбы. Проверь, что ты теряешь? А потом расскажи мне то, что выяснишь. Не провожай, выход сам найду.

И тело собеседника обмякло на диване.

– Эшли, ты здесь?

– Да

– Пора возвращаться. Нажимай кнопку второго этажа.

***

Доктор Пристли остановил воспроизведение и дал нам с матерью переварить увиденное и услышанное.

Мы обе сидели, будто оглушенные, не зная, что сказать.

Первой тишину прервала я.

– Он и правда похож на старого деда. Даже мимика… Будто не моя, другой человек. Теперь понятно, почему старик. Умер молодым, но прожил полторы жизни… Это ужасно, что ему пришлось пережить… Даже после смерти. Я верю ему. Это на самом деле все объясняет.

– Дочь, отпусти романтизм, пожалуйста, – мама раздражённо скривилась, – давай смотреть на факты, которые мы можем обосновать в научном ключе. Во-первых, фильмы о войне ты смотрела, книги о войне ты читала. Твоей второй личности было, где набрать сведений на такую историю. Во-вторых, не всегда альтер-эго появляется для защиты. В-третьих, терапия в таких случаях часто помогает держать это под контролем. Ну или хотя бы так, чтобы та личность, которая на поверхности, не была буйной.

– Мама, он не выходит на поверхность сам. И он не буйный. И… Он – это я.

Я произнесла это медленно, будто пробуя слова на вкус: “Он – это я. Мы одно.”

Мистер Пристли молча смотрел, не зная, какую сторону принять.

Немного посомневавшись, он ответил.

– Дамы, у меня есть предложение. Нужно навести справки об этой Анне Нойманн и о Гюнтере Штокки. Давайте будем открыты новому. Однажды электричество тоже считали колдовством, а теперь это наука. Мы не можем говорить, что что-то неправда, только потому, что наука пока этого не доказала. Наука слепа почти повсеместно. Учёные лбами бьются в твердь, но не приблизились к тайне происхождения человека или феномена души ни на миллиметр. Во имя непредвзятости суждений и во имя истины, мы должны проверить информацию об Анне Нойманн. И далее действовать уже по ситуации.

– Да, пожалуй вы правы, – ответила мама. – Я задействую свои каналы. Буду держать вас в курсе.

– Я тоже со своей стороны попробую навести справки. Чувствую некоторую ответственность перед этим человеком. Он верит, что я могу ему помочь. Так должен же я хотя бы попытаться!

Я осталась безучастной. Я верила ему. Мне не нужны были подтверждения его словам, потому что я чувствовала, чувствовала сердцем и общей на двоих душой, что Анатолий говорил правду. Только как с этой правдой дальше жить?

Школьный коридор был наполнен гулом голосов, гомоном и весёлой болтовней.

Мы с Марком вышли из кабинета математики, обсуждая подготовку к предстоящему тесту.

– Ох, волнуюсь… – сказала я, нервно перебирая пальцы, – теперь тренировок нет, и свободного времени, конечно, больше. Но мысли вообще не о подготовке…

– А о чем? Все думаешь про своего церебрального подселенца?

– О нем. Уже неделя прошла, у мамы и доктора Пристли никаких новостей. Думаю, вряд ли они искали. Им обоим проще поверить, в то, что это… заболевание, а не что-то паранормальное.

– Любому нормальному человеку проще думать именно так, Эш, – Марк дотронулся до моего плеча, немного стушевался и убрал руку, – кхм, а кого там найти-то нужно, напомни?