Так родилась частная компания «Эйр Чайка». Со временем, когда у нас появилось уже несколько самолетов, она развозила пассажиров почти по всей стране. Сама того не желая, я осуществила мечту своего отца, которая возникла у него еще до моего рождения: вкладывать деньги в авиацию. Я часто ездила в столицу, где пришлось открыть офис, потому что в нашей стране все централизовано и того, чего нет в столице, будто бы не существует вовсе. Но как только компания была создана, Хулиану она наскучила: в этом деле не было азарта, оно не обещало риска; рутина — для обычных пилотов, а он стремился к подвигам. Так или иначе, доходы значились в официальной отчетности, и половина из них принадлежала мне.

С годами Хулиан не утратил своей удивительной жизненной силы, которая позволяла ему пить как матрос, управлять самолетом сорок часов без сна, участвовать в скачках и играть в сквош несколько матчей подряд. Не менялся и его вздорный характер; при малейшей искре он по-прежнему вспыхивал как порох, однако бить меня перестал. Я была хранителем его секретов и могла причинить ему немалый вред.

— Подумай хорошенько, Виолета! Если ты меня бросишь, мне придется тебя убить! — крикнул он мне однажды.

— Ты тоже, Хулиан, подумай хорошенько: чтобы меня удержать, тебе понадобится нечто большее, чем угрозы! — крикнула я в ответ.

Мы заключили перемирие на неопределенный срок, и я смирилась с тем, что тревогу придется гасить с помощью успокоительных и снотворных.

Чего я боялась? Я боялась вспышек агрессии со стороны Хулиана, драк не на жизнь, а на смерть, свидетелями которых становились дети, причем у Хуана Мартина они вызывали приступы астмы и мигрени; боялась собственной слабости, из-за которой я снова и снова попадала в расставленные Хулианом ловушки, шла на беспорядочные примирения и все прощала. Боялась, что его «миссии» закончатся тюрьмой или смертью; что власти обнаружат вторую бухгалтерию; что его доходы получены ценой крови; боялась подозрительных людей, которые звонили ему рано утром; что, общаясь с преступниками, он и сам станет таким же. Зато Хулиан не боялся ничего и никого. Он родился под счастливой звездой, много лет безнаказанно ходил по лезвию бритвы и был непобедим.

В канун Нового, 1958 года Фульхенсио Батиста сбежал на двух самолетах, прихватив с собой ближайших соратников и сто миллионов долларов, которые должны были позолотить ему изгнание. В последние дни диктатуры, когда было уже очевидно, что партизан ничто не остановит, Хулиан Браво то и дело летал в Майами, перевозя беглецов, деньги и мафиози с их возлюбленными. Очень скоро революционеры захватили весь остров и ставили к стенке как политических врагов, так и тех, кто незаконно обогащался во время диктатуры, в стремлении искоренить коррупцию и покончить с империей порока. Секс-туризм для американцев подошел к концу, мафия покинула бордели и казино, Куба больше не была прибыльной.

Хулиан обосновался в Майами, однако я не могла оставить работу в «Сельских домах» и «Эйр Чайке», бросить брата, друзей, покинуть дом и весь налаженный образ жизни в Сакраменто и жить, как туристка, в городе, где я никого не знала и где дети были бы одиноки, тогда как сам Хулиан больше парил в воздухе, нежели ходил по земле. Время от времени мы навещали его в Майами, и в течение нескольких дней он расточал внимание и подарки, пока очередная миссия не заставляла его исчезнуть или не вспыхивала одна из наших легендарных ссор, за которой следовало бесстыдное примирение. Однажды, когда я спросила Хуана Мартина, чего он хочет на свой день рождения, он прошептал мне на ухо: «Чтобы ты навсегда рассталась с папой».

Землетрясение 1960 года застало меня с обоими детьми в Санта-Кларе. Ферма Ривасов по-прежнему служила мне убежищем, любимым местом летнего отдыха вдали от Хулиана, который с нами не ездил. Из прежних обитателей Санта-Клары остались только тетушка Пилар, Торито и Факунда. Ривасы умерли несколько лет назад, и мы очень по ним скучали. Жители Науэля по собственной инициативе установили на железнодорожной станции бронзовую табличку с их именами. Съезди и посмотри на нее, Камило, она, должно быть, все еще на своем месте, хотя поезда там больше не ходят, теперь все ездят на автобусах.

Ферма принадлежала Тересе, единственной наследнице, — ее брат Роберто уступил ей свою долю. Самостоятельно она содержать ее не могла, я взяла на себя расходы, а со временем, хотя я никогда об этом не заикалась, Санта-Клара стада моей. Два пастбища мы сдали в аренду семье Моро, которая засадила их виноградниками; у нас оставалась только одна корова, лошадей и мулов заменили велосипеды и фургон, а свинарник был сокращен до одной свиноматки, о которой Торито заботился как о родной дочери, потому что ее дети были его единственным источником дохода. У нас все еще были курьь собаки и кошки.

У Факунды появилась современная газовая плита и две глиняные печки для приготовления тортов и пирожков, которые продавались в Науэле и близлежащих поселках.

У Факунды якобы где-то был муж. Поскольку его никто никогда не видел, мы полагали, что это плод ее воображения. Родители помогали ей содержать двух дочерей; мать работала, а девочки жили с бабушкой и дедушкой, пока не начали обеспечивать себя сами. У одной из них, Нарсисы, за пять лет родилось трое, детишки были непохожи друг на друга и явно происходили от разных отцов. «Эта девчонка легка на передок», — вздыхала Факунда, имея в виду вереницу мужчин, уводящих дочь из дома, и ее склонность беременеть от кого придется.

Когда умер дядя Бруно и дом наполовину опустел, Факунда взяла Нарсису и внуков к себе, чтобы воспитывать их так же, как ее родители воспитывали ее детей. Отца, которого у детей не было, заменил Торито, хотя годился им в дедушки. Ему было около пятидесяти пяти, но возраст сказывался лишь в том, что он потерял несколько зубов и стал больше сутулиться. Он продолжал совершать свои длительные вылазки на природу, чтобы «разведать что и как», и к тому времени у него уже наверняка имелась в памяти подробная карта провинции, а то и более удаленных мест.

Факунда оплакивала смерть дяди Бруно как мать, а я как дочь. Этот человек принял меня как родную, когда я приехала на ферму во времена Изгнания, и подарил мне безусловную любовь, подобную той, которую я получала от Торито. Факунда носила цветы на его могилу каждую субботу до самой своей смерти в 1997 году. Мы похоронили дядю Бруно рядом с тетушкой Пией, и мне бы хотелось, Камило, чтобы там же похоронили меня. Никаких кремаций и урн, пусть мои кости удобряют землю. Между прочим, теперь можно закапывать тела в биоразлагаемом гробу или в одеяле, представляешь? Мне это по душе; к тому же наверняка дешево.

Смерть дяди Бруно сразила тетушку Пилар. Она говорила, что они стали как родные брат и сестра, но мне приятнее думать, что они были любовниками. Когда я попыталась выведать у Торито и Факунды правду, они ответили уклончиво, что подтвердило мои подозрения. Что ж, замечательно. Тетушке Пилар приходилось очень тяжко в ее семьдесят семь лет, ходила она с палкой, потому что болели колени, и ее больше не интересовали земля, животные и люди. Она, воплощение энергии и оптимизма, полностью ушла в себя. Часами сидела молча, ничего не делая, и смотрела в никуда. Я не раз ловила ее на том, что она разговаривает с дядей Бруно. Когда я ей сказала, что когда-нибудь в Санта-Кларе придется установить телефон, она с полной убежденностью ответила, что если эта штуковина не помогает общаться с мертвыми, то какого черта она нужна.

В то лето Тереса и мисс Тейлор приехали подышать свежим воздухом. Помимо чемоданов, они привезли с собой клетку с попугаем. Никто не знал, что за поддержку коммунистов Тересу упекли в одиночную камеру, и восемнадцать месяцев карцера подорвали ее здоровье. Она исхудала и поседела, кашляла как чахоточная и страдала головокружениями, из-за которых порой едва держалась на ногах. Мы пошли встречать их с поезда, и Торито пришлось вести ее под руку, потому что долгая поездка ее утомила. Лететь на гидроплане «Эйр Чайки», как я предлагала, Тереса и мисс Тейлор отказались.