— Я любил твою тетю, она относилась ко мне с большой нежностью, — сказал он, протягивая носовой платок, потому что мой к тому времени был насквозь мокрым.

Тетушка Пилар, Ривасы и даже Торито и Факунда обняли Фабиана с таким чувством, что мне стало неловко: он был членом семьи, а я его предала. Затем его пригласили на обед в Санта-Клару, где Факунда приготовила одно из своих фирменных блюд — картофельный пирог с мясом и сыром.

— Вижу, этот человек с тобой не пришел, — заметил Фабиан, когда мы остались наедине.

Я ответила, что Хулиан улетел с пассажирами на острова. Это была правда, но только наполовину, полная же правда заключалась в том, что моя семья плохо к нему относилась. Тетушка Пилар зациклилась на мысли, что Хулиан бабник и игрок, что он ловко меня соблазнил, разрушив мою жизнь, мой брак и мою репутацию, сделал мне ребенка и практически бросил.

Со стороны это выглядело именно так, но на деле все было куда сложнее: никто не знает, что происходит в жизни двоих и почему кто-то терпит то, с чем другой ни за что бы не стал мириться. Хулиан был потрясающим мужчиной, я не встречала никого, кто мог бы с ним сравниться и обладал бы такой же притягательностью. Мужчины тянулись к нему и ему подражали или пытались с ним состязаться, женщины порхали вокруг него, как мотыльки вокруг лампы. Он был живой, умный, отлично рассказывал истории и анекдоты. Преувеличивал и лгал, что тоже было частью его обаяния, и никто его в этом не упрекал. Придумывал удивительные уловки для соблазнения — например, спел мне однажды серенаду своим оперным голосом, стоя под окном, чтобы задобрить меня после ссоры. Я всегда им восхищалась, несмотря на его ужасающие недостатки.

Я гордилась тем, что Хулиан выбрал меня: это доказывало, что я тоже особенная. С момента рождения Хуана Мартина мы решили считать себя мужем и женой и вести светскую жизнь, хотя прекрасно знали, что за нашей спиной бушуют сплетни. Как и предупреждал Хосе Антонио, в определенных кругах меня перестали принимать; жены его друзей не желали меня видеть, мы потеряли нескольких клиентов, которые отказывались иметь со мной дело; а еще я боялась ходить в городские клубы, потому что меня могли туда не пустить. Разумеется, вся немецкая колония, не говоря уже о Шмидт-Энглерах, на дух меня не переносила. Несколько раз, когда я с кем-нибудь из них сталкивалась, они смотрели на меня сверху вниз с брезгливой гримасой, и могу поклясться, что кто-то пробормотал сквозь зубы: «Шлюха».

Зато Хулиан бывал всюду; его никто ни в чем не винил — изменницей, потаскухой, сумасбродкой, которая напоказ выставляет беременность от любовника, была я. Если даже тетушки, которые любили меня и когда-то воспитывали, считали мое поведение противоречащим нравственности, можешь себе представить, как осуждали меня другие. «Не переживай, рано или поздно Фабиан захочет жениться и завести собственную семью, тогда он явится сам и принесет тебе развод на серебряном блюде», — уверял меня Хулиан.

Его невероятное обаяние потихоньку открывало нам двери. Стоило ему начать рассказывать о своих приключениях или запеть романтические элегии из своего обширного репертуара, как его мигом окружали слушатели. Его непреодолимая привлекательность в глазах других женщин льстила мне — так или иначе, выбрал он меня. Я была счастлива с Хулианом первые два года, пока снова не забеременела.

Ожидая дочь, я все еще верила, что на мою долю выпала редкая, исключительная любовь, хотя улавливала безошибочные признаки того, что Хулиан во мне разочарован и желает жить собственной жизнью. Я чувствовала его неприязнь к разрушительным последствиям беременности для моего тела, но надеялась, что со временем это пройдет. Спал он на диване в гостиной, избегал ко мне прикасаться, то и дело напоминал, что не желал еще одного ребенка, обвинял меня в том, что я снова поймала его на крючок, будто забыл, что участвовал в зачатии не меньше моего.

Думаю, только Хуан Мартин удерживал его подле меня. Мальчику не исполнилось и двух лет, а отец уже принялся делать из него мужчину, как сам он говорил: гонял струей воды из шланга, запирал в темном чулане, кружил в воздухе, пока его не стошнит, мазал губы острым соусом. «Мужчины не плачут» — таков был его девиз. Игрушками Хуана Мартина было пластмассовое оружие. Торито подарил ему кролика, но потом отец вернулся из очередной командировки, и кролику пришлось исчезнуть.

— Мужчины в кроликов не играют. Если хочет домашнее животное, купим ему собаку.

Я отказалась: у меня не было ни времени, ни настроения ухаживать за собакой.

Когда я растолстела. Хулиан наверняка завел себе другую женщину, а может, и не одну. Он вечно скучал и хмурился, с легкостью впадал в ярость, затевал ссоры с другими мужчинами, желая кого-нибудь избить или быть избитым, играл на скачках, делал ставки на автомобильных гонках, играл на бильярде, в рулетку и любую другую подвернувшуюся азартную игру. Потом внезапно превращался в самого нежного и заботливого мужчину, окружал меня вниманием и осыпал подарками, играл с Хуаном Мартином, как обычный отец, мы втроем ездили на пикник, купались в озере. Моя обида тускнела, и я снова превращалась в преданную любовницу.

Я заставляла себя не обращать внимания на выходки Хулиана, за исключением тех случаев, когда приходилось защищать ребенка. Если я пыталась сказать ему, что он слишком много пьет или тратит на азартные игры больше, чем может себе позволить, на меня обрушивался шквал оскорблений, а затем, когда мы оставались наедине, — удары. Он не бил меня по лицу, чтобы не оставлять следов. Мы сражались как гладиаторы, ярость во мне была сильнее страха, который мне внушали его кулаки, но в итоге я неизменно оказывалась на полу, а он просил у меня прощения и говорил, что не знает, что на него нашло, это я его спровоцировала, заставив потерять рассудок.

Каждая битва, во время которой я клялась его бросить, заканчивалась объятиями. Пылких примирений хватало на какое-то время, пока он снова не вспыхивал по малейшему пустяку, как будто гнев скапливался в нем под давлением и в какой-то момент приходилось давать ему выход; но в перерывах между ссорами мы были счастливы, а неприятные эпизоды не всегда сопровождались битьем, в основном оскорбления были словесными. Хулиан обладал редкой способностью нащупывать у противника самое уязвимое место. Он ранил меня там, где было больнее всего.

Никто не знал об этой тайной войне, даже Хосе Антонио, которого я ежедневно видела в конторе. Мне было стыдно мириться с выходками Хулиана и еще стыднее — прощать его. Я была в рабстве сексуальной страсти и уверенности в том, что без него я пропаду. Как я поставлю на ноги детей? Как отреагирует общество и семья на мою новую неудачу? Как переживу, если прослыву отвергнутой любовницей? Я разорвала свой брак и бросила вызов всему миру, чтобы быть с Хулианом; я не могла смириться с тем, что легенда, которую я сама выдумала, оказалась ошибкой.

За десять дней до родов мы узнали, что у меня поперечное предлежание плода. Я в который раз пожалела, что с нами больше нет тетушки Пии: несколько раз я видела, как своими волшебными руками она переворачивала ребенка — а иногда теленка — в утробе матери, чтобы расположить его правильно. По ее словам, она видела младенца душой и поворачивала его с помощью массажа, энергии любви и молитв Деве Марии, матери всего сущего. Я отправилась на ферму, и дядя Бруно отвел меня к Яиме, но в этом вопросе знахарка разбиралась хуже, чем тетушка Пия. После церемонии с заклинаниями и бубнами она пощупала мне живот и напоила меня травяным отваром, но ничего не изменилось. Врач решил, что мне сделают кесарево сечение, чтобы избежать осложнений.

Между мной и Хулианом разразилась одна из наших грандиозных ссор, которые обычно продолжались не менее недели. Пока он был в столице, где встречался с инженерами, планировавшими строительство плотины, ко мне явилась молодая женщина и представилась его невестой. Воображаю, что почувствовала бедняжка, увидев на пороге женщину с запавшими глазами, пигментными пятнами на лице, животом величиной с арбуз и опухшими ногами, которая назвалась женой Хулиана Браво. Мне стало так жалко нас обеих, что я пригласила ее в гостиную, предложила лимонад, и мы вместе поплакали.