– Не говори глупостей, – сказала она. – Я вернусь. Она с благодарностью поцеловала меня, я ответил с тем же чувством. Она улыбнулась, посмотрела мне в глаза:

– Я вернусь.

Я открыл дверь, и она весело выпорхнула наружу. А я подумал, что предчувствие относилось ко мне, а не к ней.

Утром я перегнал машины, съездив из Лондона в Кембридж, потом в Эпсом и обратно в Лондон, на фирму по прокату автомобилей. Насколько я мог заметить, никто и нигде за мной не следил.

Когда я уезжал, Малкольм бушевал от неистового возмущения из-за того, что ни на один рейс до Парижа нельзя было достать билеты в первом классе на день перед Триумфальной Аркой.

– Полетим в туристическом, – сказал я. – Тут же всего полчаса.

Оказалось, что в туристическом классе тоже нет мест. Я оставил его рассерженным и хмурым, но когда вернулся, он уже успокоился. Оказалось, Малкольм зафрахтовал частный самолет.

Он сказал мне об этом позже, потому что, когда я вернулся в номер, отец как раз беседовал с Норманом Вестом, которого вызвал для текущего отчета. Сыщик все еще выглядел подозрительно болезненным, но сероватая смертельная бледность перешла в желтовато-коричневую. Старую пропыленную одежду сменил обычный темный костюм, а седые волосы, тщательно вымытые, казались почти белыми и были аккуратно причесаны.

Я пожал ему руку: влажная, как и в прошлый раз.

– Вам уже лучше, господин Вест? – спросил я.

– Да, благодарю вас.

– Перескажите моему сыну все, что вы только что сообщили, – велел Малкольм. – Плохие новости.

Сыщик виновато улыбнулся мне и раскрыл записную книжку, которая лежала у него на коленях.

– Госпожа Вивьен Пемброк не может вспомнить, чем она занималась в прошлую пятницу, – начал он, – а во вторник она была дома одна, разбирала подшивки старых журналов.

– И что плохого в этом сообщении? – не понял я.

– Не будь таким бестолковым, – с раздражением сказал Малкольм. – Это значит, что у нее нет алиби. И ни у кого изо всей этой проклятой своры тоже нет алиби!

– Вы проверили уже всех? – удивленно спросил я. – У вас же совсем не было времени.

– Не было, – согласился он.

– Нечего без толку болтать! – Малкольм махнул рукой. – Господин Вест, рассказывайте ему все.

– Я позвонил миссис Беренайс Пемброк – Вест выразительно вздохнул. – Она назвала меня неприятным типом.

Малкольм угрюмо хмыкнул.

– Язык как плеть из шкуры носорога!

Вест поежился, как будто его все еще стегали бичом, но сказал только очень сдержанно:

– С ней совершенно невозможно было разговаривать.

– Томас был дома, когда вы звонили? – спросил я.

– Нет, сэр, не было. Миссис Пемброк сказала, что он на работе. Я позже перезвонил в его кабинет, по номеру, который вы мне дали, надеясь, что он сможет сказать, где были он и его жена в интересующие нас дни. Но какая-то девушка сообщила мне, что господин Пемброк ушел из фирмы несколько недель назад и она не знает, где его можно найти.

– Вот как! – Это меня немного озадачило. – Я не знал.

– Я снова позвонил миссис Пемброк, чтобы узнать, где сейчас работает ее муж, и она предложила мне… э-э-э… умереть.

Томас работал на одной и той же кондитерской фирме с того дня, как окончил курс бухгалтерии и делопроизводства. Беренайс пренебрежительно отзывалась о его специальности, называла лавочником. Томас возражал, что хотя он и в самом деле незначительный чиновник, зато на нем лежит ответственность за оценку всех материалов, необходимых для каждого крупного контракта, он определяет их стоимость и передает сведения в управление. Повышения на службе Томас получал редко и очень незначительные, например, со второго ассистента на первого. К сорока годам он и сам, наверное, понял, что ему никогда не заседать в совете директоров. Как горько было, наверное, осознать свои скромные возможности, да еще когда Беренайс при каждом удобном и неудобном случае тычет это тебе в лицо. Бедный старина Томас…

– Миссис Джойси Пемброк, – продолжил Вест, – единственная, кто помнит, чем занималась в интересующее нас время. И в пятницу, и в следующий вторник она играла в бридж. Ей не понравилось мое «назойливое любопытство», как она выразилась, и она не захотела назвать своих партнеров, чтобы не втягивать их в это дело.

– Можете вычеркнуть госпожу Джойси Пемброк, – сказал я.

– А? – не понял Малкольм.

– Ты прекрасно знаешь, – сказал я, – что Джойси не собиралась тебя убивать. Если бы могли быть какие-то сомнения, ты не поехал бы вчера в ее машине.

– Ладно-ладно, – проворчал он. – Вычеркните Джойси.

Я кивнул Весту, и он провел поверх имени моей матери жирную черту.

– Вчера я звонил миссис Алисии Пемброк и чуть позже миссис Урсуле Пемброк, – на лице сыщика не отразилось никакого удовольствия при воспоминании об этих звонках. – Госпожа Алисия велела мне не совать нос в чужие дела, а госпожа Урсула, видимо, плакала и не захотела со мной разговаривать. – Норман Вест беспомощно развел руками. – Мне не удалось убедить никого из них в необходимости доказуемых алиби.

– Не создалось ли у вас впечатления, что до вас у них побывали полицейские с теми же самыми вопросами? – спросил я.

– Нет, ничего подобного.

– Что я вам говорил? – сказал Малкольм. – Полицейские не поверили, что меня хотели убить. Они решили, что я сам все подстроил!

– Даже так…

– Они проверили всех и каждого, когда убили Мойру, что ты, не сомневаюсь, хорошо запомнил, и получили только кипу безупречных алиби. А теперь эти полицейские даже не побеспокоились хотя бы снова всех опросить!

– У тебя случайно нет при себе номера полицейского участка?

– Есть, конечно, – буркнул он, вынул из внутреннего кармана записную книжку и вырвал оттуда листок. – Но они все равно тебе ничего не скажут. Это то же самое, что разговаривать с железной дверью.

Я отметил, что номер у них не изменился, и попросил пригласить старшего инспектора.

– По какому вопросу, сэр?

– По поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка неделю назад.

– Минуточку, сэр.

Через некоторое время в трубке раздался другой голос, равнодушный и монотонный: