Через лужайку к Малкольму с радостным лаем бросилась одна из его собак, вторая бежала следом. Малкольм высвободил из-под одеяла руку и приласкал собак, скорее по привычке, не вполне осознавая, что делает. Вслед за собаками показался Артур Белбрук в рабочем комбинезоне, поношенной твидовой куртке и грубых солдатских ботинках, сосредоточенный и угрюмый. Но едва старый садовник увидел Малкольма, лицо его просияло, он подскочил и кинулся к Малкольму, и через мгновение уже стоял рядом с ним.

– Сэр! Вы живы! Я ездил в Твайфорд за отравой для вредителей, а когда вернулся, мне сказали в поселке…

– Они сильно преувеличили, – сказал Малкольм.

Артур Белбрук повернулся ко мне, тяжело дыша.

– Мне сказали, что оба вы погибли. Я побежал, не разбирая дороги, напрямик через поля… Что же это с домом?

Я рассказал, что мы этой ночью были в Лондоне, и спросил, во сколько он вчера ушел домой.

– В четыре, как обычно. Может, без двадцати четыре. Около того. – Садовник немного отдышался, его лицо вытянулось, когда он разглядел, какой ущерб нанесен зданию.

Я прикинул, что Артур Белбрук скорее всего ушел где-то в полчетвертого, раз уж он сам признал, что вообще заканчивает работу пораньше.

– Вы не заходили днем в дом? – спросил я.

Он оторвал взгляд от руин, посмотрел на меня и обиженно ответил:

– Конечно нет. Вы же знаете, что я не хожу в дом. С тех пор как вы вернулись, вы позакрывали все двери, как будто это не дом, а крепость. И у меня нет ключа. Откуда бы я взял ключ, скажите на милость?

Я постарался успокоить садовника:

– Просто нас это очень тревожит… кто-то пробрался в дом, и ключ у него был.

– Это не я. Я весь день работал на огороде, копал картошку. Со мной были собаки – носились друг за дружкой по всему саду. Если бы кто-то чужой попытался залезть в дом, они обязательно подняли бы шум. Но собаки не лаяли, вели себя как всегда.

Малкольм попросил:

– Артур, вы не могли бы на некоторое время оставить собак у себя?

Садовник беспомощно глядел на кучи обломков, разбросанных по саду и лужайке.

– Да, конечно… А что прикажете сделать с садом?

– Позаботьтесь, чтобы все тут было в порядке… насколько возможно.

Бессмысленно было требовать большего. Скоро опавшие листья и высокая трава и так прикроют валяющиеся тут и там обломки, сгладят неприглядную картину разрушений в саду.

Старший инспектор, заметив садовника, подошел и задал ему те же вопросы, что и я. Видно было, что они хорошо знакомы, наверное, со времени расследования убийства Мойры. И если не подружились, то по крайней мере прониклись взаимным уважением.

Репортеры, собрав нектар с Жервеза, переключились на Малкольма, старшего инспектора и садовника. Я отошел, оставив их на растерзание представителям прессы, и попытался поговорить с Фердинандом.

Фердинанд не был расположен к беседе, отвечал односложно и только пожимал плечами.

– Наверное, тебе хотелось бы, чтобы меня разорвало на клочья и похоронило под этой грудой обломков! – горько сказал я.

Он глянул на тонны битого кирпича и холодно ответил:

– Не так чтобы очень.

– Но тем не менее.

– А ты думал, мы все должны обожать тебя за то, что ты втерся к Малкольму в доверие?

– У тебя было три года, когда он не перемолвился со мной и словом. Как же ты упустил такой случай? Почему сам не подлизался к нему?

– Мы не могли поспеть за Мойрой.

Я чуть улыбнулся:

– Я тоже.

– Как раз об этом мы сейчас и говорим, – сказал Фердинанд. Сейчас он был очень похож на Малкольма, даже выражение на лице было такое же упрямое.

– Так чего ты от меня хочешь? Чтобы я убрался и позволил его убить?

– Убрался?..

– Он потому и попросил меня быть все время с ним, чтобы я уберег его от опасности. Отец попросил меня побыть его телохранителем, и я согласился.

Фердинанд удивленно вскинул брови.

– Алисия говорила…

Я резко оборвал его:

– Алисия просто спятила. И ты тоже. Посмотри только на себя! Тебя одолевают жадность, зависть и досада. Я не настраиваю Малкольма против вас и никогда не собирался это делать. Постарайся, наконец, поверить в это, братец, и успокойся немного.

Я с сожалением отвернулся от него. У них у всех нет ни капли здравого смысла! Они хотели, чтобы я использовал свое влияние на Малкольма и убедил его не тратить деньги, и в то же время тряслись от страха, что я заберу их долю наследства! Но людям свойственно одновременно верить в совершенно противоположное. Я уже сталкивался с этим в мире скачек, когда распорядители, пресса и зрители точно так же поносили прекрасного тренера, называя его «самым бесчестным», и превозносили одного отличного жокея как «образец честности», слепо и несправедливо не обращая внимания на то, что этот жокей всю жизнь скакал на лошадях того самого замечательного тренера. Я видел когда-то фильм, где очень ясно говорилось: «Никакие факты не опровергнут укрепившееся заблуждение».

Мне не хотелось отталкивать Фердинанда. Моя мысль провести расследование «изнутри» ничего не даст, если я позволю себе так идти на поводу у своих чувств. Я мог считать, что семья ко мне несправедлива, они могли подозревать меня в чем угодно – что ж, нужно просто принять это к сведению и забыть. Я всю жизнь смотрел на них сквозь пальцы, мирился с обидами, так что давно пора было к этому привыкнуть.

Конечно, легче сказать, чем сделать.

Старший инспектор наконец избавился от репортеров. Все семейство к тому времени разделилось на два лагеря, во главе с Вивьен и Алисией, и только мы с Джойси не присоединились ни к одной из групп, так и остались сами по себе. Старший инспектор подошел по очереди к обеим группам и попросил всех заехать в полицейский участок.

– Раз уж вы все здесь, лучше всего будет снять показания прямо сейчас, чтобы не отрывать никого от дел в другое время.

Жервез недоуменно поднял брови.

– Показания?

– Ваше местопребывание вчера днем и прошлой ночью.

– Господи! Вы же не думаете, что это сделал кто-то из нас?

– Как раз это нам и нужно выяснить, сэр.

– Что за нелепость!

Остальные ничего не сказали. Даже Джойси.