Я не ответил, и Малкольм взорвался:

– Черт тебя побери, Ян, я же не прошу чего-то сверхъестественного! Немного твоего времени, немного внимания, вот и все!

– Но почему именно сейчас? И почему – я?

– Ты – мой сын. – Он перестал вертеть ложечку и бросил ее на стол. По скатерти расплылось коричневое пятно. Малкольм откинулся в кресле. – Я тебе доверяю. – Он помолчал еще немного и добавил: – Мне нужен человек, которому я мог бы доверять.

– Зачем?

Он не сказал зачем. Только:

– Можешь ты на некоторое время оставить работу? Взять отпуск?

Я подумал о тренере, от которого совсем недавно ушел. Его дочь сумела сделать мою работу невыносимой, потому что задумала устроить на это место своего жениха. И у меня пока не было нужды подыскивать другую работу – разве что затем, чтобы снимать квартиру. В свои тридцать три года я успел поработать помощником у трех разных тренеров. Но последнее время меня не оставляло ощущение, что я уже староват для того, чтобы быть у кого-то на побегушках. Самое время было перешагнуть на очередную ступеньку карьеры и самому стать тренером – но браться за это без начального капитала рискованно.

– О чем задумался? – прервал мои размышления голос Малкольма.

– А дал бы ты мне взаймы полмиллиона фунтов или нет?

– Нет.

Я улыбнулся:

– Вот об этом я и думал.

– Я буду оплачивать проезд и счета в гостиницах.

На другом конце стола пышная леди давала внимательному молодому человеку свой адрес. Подошла официантка и начала расставлять на белоснежной скатерти напитки и свежие бутерброды. Несколько мгновений я равнодушно разглядывал ее, потом перевел взгляд на Малкольма и в который раз за сегодняшний день удивился: на его лице отражались тревога и беспокойство!

Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом – я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.

Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами – наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.

– Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.

Он заметно успокоился.

– Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.

Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:

– Что ты посоветуешь?

– Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?

– Для скачек, конечно.

– Но тебя же это никогда не интересовало…

– У каждого может быть хобби, – отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. – И мое– скачки. – Чуть подумав, он добавил: – С этого дня, – и направился к двери.

Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.

– Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, – сообщил он мне через плечо. – Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, – он указал на кубок за стеклом. – Я отдал его граверу.

Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.

– Зачем тебе это? – спросил я.

– Не знаю. Еще не придумал.

– А… а что за гравировка?

– М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?

– Да, – ответил я.

Отец бросил на меня косой взгляд:

– Я знал, что тебе понравится, – и зашагал к двери. – Так, а теперь – лошадь.

Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли – и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.

Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец – Малкольм.

Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:

– Как это обычно делается? С чего надо начинать?

– Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.

– Да? – спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. – Ну, так пойдем.

– Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня – не меньше двадцати тысяч гиней.

Он почти не удивился.

– Начальная цена? За сколько же они тут их продают?

– Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня – открытие самого дорогого аукциона в году.

Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.

– Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.

– В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, – продолжил я, – потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…

– Ян! – прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. – Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.