Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.

– Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…

Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.

– К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, – сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:

– Значит, придется подождать.

Я продолжал:

– Если ты купишь десяток годовичков, шесть из них подойдут для скачек, три, может быть, даже смогут выиграть забег, а по-настоящему хорошим окажется только один. И то, если тебе очень повезет.

– Какой ты предусмотрительный, Ян.

– Ты так же предусмотрителен в том, что касается золота.

Малкольм глянул на меня из-под полуопущенных век.

– Ты принимаешь решения быстро и по наитию, – сказал я. – Но умеешь затаиться и ждать подходящего случая.

Он хмыкнул и сосредоточился на том, что происходило в аукционном зале, глядя в основном не на жеребят, а на покупателей в секторе напротив. Аукционисты в кабинке слева от нас работали слаженно, без лишней суеты. Микрофон постоянно переходил от одного к другому. Они выкрикивали поступающие заявки хорошо поставленными голосами, с профессиональным хладнокровием следя за ходом торгов.

– Пятьдесят тысяч, спасибо, сэр; шестьдесят тысяч, семьдесят… восемьдесят? Ваша цена – восемьдесят? Восемьдесят, спасибо, сэр. Вы, сэр? Девяносто? Девяносто! Сто тысяч. Последняя цена – сто тысяч. Последняя цена… Ваши предложения? Вы, сэр? Нет? Все сделали заявки? Заявок больше нет? – Небольшая пауза, аукционист быстро оглядел зал, убедился, что никто больше не машет в неистовстве руками, чтобы сделать очередное предложение. – Продано! Продано мистеру Сиддонсу за сто тысяч гиней. Следующий лот…

– Последняя цена, – повторил Малкольм. – Полагаю, это значит, что на ней торг заканчивается?

Я кивнул.

– Значит, пока тот парень не скажет «последняя цена», можно делать заявки, даже если не собираешься в самом деле покупать?

– Любая заявка может оказаться последней. Малкольм кивнул.

– Русская рулетка.

До вечера мы наблюдали за распродажей, но Малкольм ни разу не сделал заявки. Он расспрашивал меня о тех, кто покупал жеребят.

– Кто этот мистер Сиддонс? Он покупает уже четвертую лошадь.

– Сиддонс – специалист по породистым лошадям. Он покупает для других людей.

– А вон тот, в морской форме, что все время хмурится? Кто он?

– Макс Джонс. У него очень много лошадей.

– Каждый раз, когда делает заявку та пожилая леди, он перебивает ее цену.

– Это старая история. Они давно на ножах. Малкольм фыркнул.

– Это им недешево обходится. – Он оглядел амфитеатр, заполненный постоянно сменяющими друг друга коннозаводчиками, тренерами, владельцами лошадей и просто любопытными зрителями. – Как ты считаешь, кто здесь лучше всех в этом разбирается?

Я назвал нескольких тренеров и агентов, которые на этом аукционе могли действовать в своих интересах. Малкольм попросил отследить, когда кто-нибудь из них будет заявлять цену, и показать ему. Я показывал, и не раз, но Малкольм только смотрел и ничего не говорил.

Чуть позже мы вышли из зала подышать свежим воздухом и подкрепиться у «Эбури» парой сандвичей и стаканчиком шотландского виски.

– Думаю, ты знаешь, – неожиданно сказал Малкольм, глядя на норовистых годовичков, которых конюхи проводили мимо нас, – что мы с Мойрой собирались разводиться?

– Да, я слышал об этом.

– И что Мойра претендовала на дом и половину остальной собственности?

– М-м-м.

– И половину прибылей, которые я получу в будущем.

– Неужели?

– Она собиралась добиваться именно этих условий.

Я воздержался от замечания, что убийца Мойры оказал Малкольму немалую услугу. Но эта мысль не раз приходила мне в голову и раньше. Вместо этого я сказал:

– Дело все еще не раскрыто?

– Нет, ничего нового.

Малкольм не сожалел о Мойре. Она разочаровала его, как язвительно заметила Джойси – его вторая жена и моя мать. А мнению Джойси в таких вопросах я привык доверять – она была в равной мере злобной и проницательной.

– Полицейские наизнанку выворачивались, доказывая, что это устроил я, – сказал Малкольм.

– Да, я знаю.

– От кого? Кто тебе обо всем докладывает?

– Да все они.

– Три ведьмы?

Я не смог сдержать улыбку. Так Малкольм называл своих отставных жен – Вивьен, Джойси и Алисию.

– Они самые. И остальная семья. Малкольм пожал плечами.

– Они все очень озабочены тем, что с тобой могло случиться.

– А ты озабочен? – спросил он.

– Я был рад, что тебя не арестовали.

Он неопределенно хмыкнул.

– Надеюсь, ты в курсе, что почти все твои братья и сестры, не говоря уже о трех ведьмах, сообщили полиции, что ты ненавидел Мойру.

– Они мне говорили, – признал я. – Что ж, это правда.

– Я наплодил кучу мерзких кляузников, – мрачно произнес Малкольм.

Алиби Малкольма было таким же неопровержимым, как мое собственное. Когда кто-то вдавил маленький вздернутый носик Мойры в кучу свежего навоза и держал там, пока не убедился, что ей больше не придется разводить свою любимую герань, Малкольм был в Париже. Я желал бы для нее лучшей смерти, но, по крайней мере, эта была быстрой. Полиция до сих пор уверена, что Малкольм нанял наемного убийцу. Но даже Джойси считает эту версию совершенно нелепой. Малкольм человек буйный и неуравновешенный, но он никогда не был способен на расчетливую жестокость.

Отсутствие у Малкольма интереса к самим лошадям искупалось любопытством ко всему остальному на аукционе: в аукционном зале он не сводил глаз с мерцающего электронного табло, на котором высвечивалась сумма каждой поступающей заявки. Причем не только в английской валюте, но и в долларах, франках, иенах, лирах и ирландских фунтах по обменному курсу. Малкольм никогда не упускал возможности извлечь прибыль из своих денег. Однажды даже получил чуть ли не втрое с миллиона фунтов. Он просто положил их в американский банк по курсу доллар сорок центов за фунт, а через пять лет, когда фунт упал до одного доллара двадцати центов, получил обратно – почти в три раза больше денег, чем вкладывал, не считая собственно удовольствия от удачной сделки. Малкольм рассматривал операции с деньгами и золотом как нечто вроде рога изобилия для ловкого человека.