Литмир - Электронная Библиотека
A
A

На следующей неделе взорвалась ситуация в Венгрии, повстанцы в Будапеште обратили в бегство полицию, Запад их приветствовал, и 23 октября Жуков доложил Президиуму, что в Будапеште проходит демонстрация в сто тысяч человек и горит радиостанция. «Если Надь будет предоставлен сам себе, Венгрия отпадет», — сказал Молотов[852]. За исключением Микояна, вся команда плюс маршал Жуков согласились с тем, что на этот раз советские войска следует отправить, но Микоян не соглашался, хотя остался в меньшинстве один. Венгерское правительство пало, и 24 октября советские войска и танки вошли в Будапешт. Очевидно, они надеялись, что само их присутствие стабилизирует ситуацию, поскольку Микоян и секретарь ЦК Михаил Суслов были одновременно с этим отправлены на переговоры. На следующей неделе члены команды пребывали в сомнениях: «Я не знаю, сколько раз мы меняли свое мнение», — сказал позже Хрущев[853]. Микоян не колебался и был последовательно против использования советских войск[854], и в какой-то момент вся группа, включая Молотова и Кагановича, решила вывести войска, очевидно, из-за беспокойства, связанного с таким наглым навязыванием советской власти народам Восточной Европы, которые явно проявляли к ней враждебность. Но затем от находившихся в Будапеште Микояна и Суслова пришло сообщение о том, что Надь заговорил о необходимости вывести Венгрию из Варшавского договора, и мнение снова изменилось. Ворошилов, старый друг свергнутого венгерского лидера Ракоши (предшественника Надя), был взбешен из-за того, что Микоян выступил против применения силы: американская секретная служба работала в Будапеште лучше, чем он, в ярости заявлял Ворошилов. Хрущев, Булганин, Маленков и даже Каганович возражали против его нетоварищеских комментариев, но их отношение к применению силы становилось все более жестким[855].

На заседании Президиума 28 октября Каганович впервые использовал термин «контрреволюция». Хрущев повторил его в своих мемуарах и, возвращаясь к старой большевистской риторике, заявил, что венгерский рабочий класс отказался поддержать контрреволюцию, но во время событий его язык был более прагматичным[856]. Чего он боялся вместе со всей остальной командой, так это того, что правительство Надя падет, что приведет к кровопролитию, которое закончится переходом Венгрии в западную сферу влияния, и что эта зараза будет распространяться по всему советскому блоку. Решение об энергичных военных действиях было принято 31 октября, Микоян по-прежнему оставался в меньшинстве и настолько разозлился, что подумал о выходе из Президиума. (Он никогда не говорил публично о своем инакомыслии, и оно оставалось неизвестным до 1970-х годов, когда мемуары Хрущева были опубликованы на Западе.) Когда советским войскам и танкам был дан зеленый свет, им потре-бежалось меньше недели, чтобы сокрушить венгерскую революцию, ценой тысяч венгерских жизней и сотен советских. Двести тысяч венгров, известных на Западе как «борцы за свободу», бежали через границу, и «Венгрия-1956» стала вехой в холодной войне, к деэскалации которой команда стремилась.

Во время кризиса команда в разумной степени поддерживала командный дух, но в результате у ее членов накопилось сильное раздражение. Молотов и Хрущев в ноябре на Президиуме яростно спорили по поводу Венгрии, Хрущев и его сторонники называли Молотова догматическим сталинистом, чьи идеи были «пагубными», и обвиняли Кагановича в «жадности»; они оба перешли на крик и личные оскорбления, что спровоцировало обычно флегматичного Молотова сказать Хрущеву, что ему «следует замолчать и перестать быть таким властным»[857]. Хрущев был сильно потрясен событиями в Венгрии, так как советская интервенция полностью противоречила обещаниям реформ, прозвучавшим на XX съезде партии, а также спровоцировала рабочие беспорядки и отчуждение интеллигенции в Советском Союзе. Но вместо того чтобы сделать его более осторожным и склонным к компромиссу с коллегами, это потрясение, казалось, имело противоположный эффект. За границей Хрущева все больше воспринимали как реального лидера Советского Союза, и он начал думать о себе как о новом хозяине страны, давая интервью иностранным СМИ и высказываясь о внешней политике, не согласовывая это заранее с командой. Он продолжил радикальную реформу системы управления, к которой его коллеги относились скептически, и давал экстравагантные обещания догнать Соединенные Штаты в сфере производства потребительских товаров, хотя его коллеги и экономические советники считали эти обещания нереальными. Отношения с Китаем ухудшались, и освоение целинных земель, которое так хорошо началось, казалось, двигалось к катастрофе. По мнению Кагановича, после XX съезда партии «последние остатки былой некогда скромности Хрущева исчезли»[858].

Все чаще команда чувствовала, что Хрущев неуправляем. Список его импульсивных поступков удлинялся. В мае 1957 года, чтобы наладить отношения с интеллигенцией, у Хрущева возникла идея пригласить около трехсот светил из московского литературного и художественного мира, коммунистов и некоммунистов, вместе с членами команды на щедрый пикник на бывшей сталинской даче в Семеновском, в ста километрах от Москвы. Этот пикник превратился в катастрофу: Хрущев разглагольствовал перед писателями и нарушал все правила, рассказывая им о своих разногласиях с Молотовым на Президиуме. Последней каплей была резкая ссора с двумя пожилыми писательницами, которым он угрожал, что «сотрет их в порошок» (одна из них «ткнула ему под нос свой слуховой рожок и, как все глухие, закричала: „Скажите мне, почему в Армении нет масла?"»). Празднику помешала гроза, проливной дождь чуть не обрушил тент, но Хрущев продолжал разглагольствовать[859]. «Недаром говорится: „Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке"», — так прокомментировал это Каганович[860].

После этого, как вспоминал Микоян, напряженность в Президиуме «стала просто невыносимой»; даже он, в основном сторонник Хрущева, критиковал его поведение во время приема на даче[861]. Молотов и Каганович[862] были возмущены тем, что Хрущев рассказывал беспартийным об их разногласиях[862], и на следующий день Молотов, Каганович, Булганин и Маленков встретились в кабинете Булганина, чтобы обсудить, как обуздать Хрущева и, возможно, даже избавиться от него[863]. «Это же невыносимо», — сказал Ворошилов бывшему протеже Хрущева Шепилову в середине июня, Хрущев «всех оскорбляет, всех унижает, ни с чем не считается»[864]. 16 июня команда собралась у Хрущевых на свадьбу их сына Сергея, но атмосфера была напряженной. Обычно мягкий Булганин взорвался от гнева, когда Хрущев в шутку прервал его тост. Маленковы опоздали, выглядели мрачно; и «как только ужин закончился», Молотов, Маленков, Каганович и Булганин демонстративно покинули свадьбу и отправились на дачу Маленкова по соседству[865]. На заседании Президиума 18 июня Молотов и другие стали упрекать Хрущева, Молотов отбросил последние три года дружбы и снова стал обращаться к Хрущеву на «вы». Все закончилось криком[866].

То, что произошло потом, впоследствии описывали как заговор или как упреждающий удар. Именно антихрущевская группа — Маленков, Ворошилов, Каганович, Молотов и Булганин, главную роль в которой играл Молотов, взяла инициативу в свои руки. Позже цитировали Маленкова, который сказал, что Хрущев расправится с ними, если они раньше не расправятся с ним. Первоначально они имели большинство в Президиуме. Хрущеву пришлось выслушать множество упреков по поводу его ошибочных суждений, нестабильного поведения и неспособности консультироваться с остальными членами команды, как того требовало коллективное руководство, и сначала Хрущев принялся извиняться. Был поднят вопрос об отстранении Хрущева от должности первого секретаря партии, а также было общее мнение, что необходимо уволить главу службы безопасности Хрущева Ивана Серова, которого команда считала работающим на него лично, а не на них[867]. (Булганин и другие жаловались, что он прослушивает их телефоны[868].) Но было неясно, каковы цели антихрущевской группировки. Возможно, как позже писал член ЦК Дмитрий Шепилов, это был скорее «взрыв» коллективного недовольства, чем четко сформулированная политическая 114 акция.[869]

вернуться

852

“The ‘Malin Notes’ on the Crises in Hungary and Poland, 1956,”

Cold War International History Project Bulletin, nos. 8–9 (winter 1996“1997)> P-389“39i (цитата Молотова, p. 389).

вернуться

853

N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 418.

вернуться

854

А. И. Микоян, Так было, с. 598.

вернуться

855

Mark Kramer, “New Evidence on Soviet Decision-Making and the 1956 Polish and Hungarian Crises,” Cold War International History Project Bulletin, nos. 8–9 (winter 1996–1997), p. 366–369; Taubman, Khrushchev, p. 296.

вернуться

856

С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 292; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 417.

вернуться

857

Kramer, “New Evidence,” р. 376.

вернуться

858

Каганович, Памятные записки, с. 510–515.

вернуться

859

Taubman, Khrushchev, с. 309–310; С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 417–421 (спрашивала Мариэтта Шагинян).

вернуться

860

Каганович, Памятные записки, с. 515.

вернуться

861

Цит. по: Taubman, Khrushchev, р. 310; Молотов, Маленков,

вернуться

862

Каганович, i^S7, с-145-

вернуться

862

Каганович, i^S7, с-145-

вернуться

863

Молотов, Маленков, Каганович, с. 59, 103–104.

С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 421.

вернуться

864

Шепилов, Непримкнувший, с. 388 (Ворошилов, которого, вероятно, тоже бы пригласили, находился в Индонезии).

вернуться

865

С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 431.

вернуться

866

Там же, с. 439–440.

вернуться

867

С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 448, 454; А. И. Микоян, Так было, с. 607–609; Молотов, Маленков, Каганович, 1957, с. 64.

вернуться

868

Шепилов, Непримкнувший, с. 393–394.

вернуться

869

А. И. Микоян, Так было, с. 597–599; Шепилов, Непримкнувщий, с. 392–397; С. Хрущев, Никита Хрущев: реформатор, с. 439–451; Каганович, Памятные записки, с. 510–515.

81
{"b":"862737","o":1}