Троцкого не отправили на гильотину, по крайней мере пока, но он, возможно, чувствовал, что его собираются «линчевать» на совместном заседании ЦК и ЦКК в октябре, когда помимо постоянных перебивающих его реплик, в голову Троцкого, когда он выступал, полетели чернильницы, тяжелые тома и стакан, так что он был вынужден покинуть трибуну. Одним из метателей книг был Емельян Ярославский, старый большевик, член Контрольной комиссии Орджоникидзе, который, не слишком стыдясь, писал Орджоникидзе, что Троцкий и его сторонники «держали себя так возмутительно, так оскорбляли нас, большевиков, что я, давши слово себе, что я выдержу все, не выдержал и запустил в Т[роцкого] „контрольными цифрами Госплана"». По словам Троцкого, Сталин был единственным, кто сохранял спокойствие. Члены команды воздерживались от физического насилия, но никто из них публично не возражал против осуждения Троцкого, что не означает, что они все были рады этому. Бухарин, который в телефонном разговоре сообщил Троцкому о высылке, выразив ему сочувствие («Так не должно быть. Ты должен вернуться»), не упомянул при этом, что в дискуссии сам высказался против него. Орджоникидзе, несмотря на то что возглавлял Контрольную комиссию, позволил себе отсутствовать по состоянию здоровья в течение решающего месяца, октября. Сталин, выказывая горячую заботу о его здоровье и информируя о борьбе с оппозицией, не настаивал на его скорейшем возвращении, и это наводит на мысль, что, возможно, слухи о том, будто Орджоникидзе намеренно держали подальше, потому что ему не нравилась идея исключения из партии, имели под собой основания. «Хорошо, что тебя не было», — писал ему Ярославский[87].

Формальное решение об исключении Троцкого и других лидеров оппозиции из партии было утверждено в следующем месяце послушным партийным съездом, который сделал это с энтузиазмом. По словам Менжинского, было решено не обвинять Троцкого в государственной измене, потому что «мы нашли гораздо более умелое решение», а именно ссылку лидеров оппозиции в отдаленные районы Советского Союза, подальше от крупных городов[88]. Менжинский говорил об этом явно как об альтернативе смертному приговору, который в противном случае мог бы быть вынесен. Троцкий и его семья были отправлены в Алма-Ату в январе 1928 года.

Троцкий остался непокорным и непримиримым, но Зиновьев и Каменев капитулировали. Они не отказались от своего мнения, но приняли волю большинства и обещали не раскалывать партию и не пытаться организовать что-то вне ее. Тем не менее их исключили, а попытки Каменева сохранить достоинство и примириться, не унижаясь, были встречены насмешками. Сталинская команда громила оппозицию под лозунгом, который сформулировал Рудзутак: какое значение имеет потеря группы интеллигентов для партии, они не заслуживают доверия ни у кого, кроме как у международной буржуазии. По словам Кагановича, они всего лишь нарушители спокойствия: после их исключения сотни тысяч членов партии и миллионы пролетариев вздохнули с облегчением. Их называли лицемерами и говорили, что им повезло, что к ним отнеслись так мягко (Ленин не стал бы «нянчиться» с ними, как мы, сказал Рыков, которого обычно считают умеренным). Если они выпали из повозки истории, кого это волнует, сказал Сталин, это означает лишь то, что нам не нужно спотыкаться о них, когда мы идем вперед[89].

Оказалось, что ссылки внутри страны было недостаточно, чтобы уничтожить влияние Троцкого. Подпольная оппозиционная организация оставалась активной, хотя благодаря разгону ее лидеров и тому, что они вынуждены были переписываться между собой, ОГПУ знало о ее деятельности столько же, сколько и сам Троцкий. Команда регулярно получала большие сводки перехваченных материалов оппозиции от ОГПУ, которое, должно быть, с интересом читало переписку этих ветеранов-подпольщиков с дореволюционным стажем, тем более что объектами слежки были люди, которых они хорошо знали[90]. ОГПУ выдвинуло Троцкому ультиматум с требованием прекратить оппозиционную деятельность, но он отказался. Сталин был за то, чтобы изгнать его из страны. Расчетливый Ленин поступал так со своими политическими оппонентами (но не со своими однопартийцами) еще в 1922 году. В команде были колебания: в решающем голосовании Куйбышев проголосовал против, как и Томский и Рыков (последний сказал, что боится убийства Троцкого контрреволюционерами). Бухарин, который раньше жестче всех нападал на Троцкого, изменил свое мнение и проголосовал против высылки, но затем, в последнюю минуту, когда Троцкий уже был под конвоем ОГПУ, перешел на сторону большинства[91].

Изгнание Троцкого оказалось не совсем простым делом: Сталин мог считать, что он предал партию, но для Европы Троцкий олицетворял угрозу коммунизма, и Германия, предполагаемое место назначения, отказалась принять его. Резервным вариантом была Турция. Троцкого перевезли через советскую границу и отправили в Стамбул 11 февраля 1929 года. Он покинул родину навсегда. Это был безжалостный способ избавиться от Троцкого, хотя и менее экстремальный, чем вариант Менжинского, предлагавшего казнить его как предателя[92]. Как спустя много лет Молотов объяснял своему почитателю, Троцкого нельзя было убивать в 1929 году, так как это могло бы испортить репутацию партии. Но, по крайней мере, он и другие оппозиционеры были изолированы. Сталин и его команда одержали победу во фракционной борьбе, которая занимала их последние пять лет. Власть принадлежала им. Вопрос — что они собирались с ней делать?[93]

ОТВЕТ Сталина на вопрос, что делать с властью, был на удивление прост: делать революцию. Этого от Сталина не ожидали. Вероятно, он и сам не ожидал от себя такого, пока победа во фракционной борьбе не придала ему смелости. Конечно, это была революция сверху, а не снизу, но народ довольно активно в ней участвовал. Задачей революции было «построение социализма» в кратчайшие сроки, что на практике означало форсированную модернизацию. Всю городскую экономику, включая торговлю, следовало национализировать и сделать плановой. Первый пятилетний план должен был дать старт ускоренной индустриализации. Крестьянское сельское хозяйство предполагалось национализировать и никого особенно не интересовало, будет ли это сделано добровольно. Предстояло дать решительный бой классовым врагам социализма, как внутри страны, так и за рубежом: им надо было раз и навсегда объяснить, что с советским режимом шутки плохи. Весь этот план Сталин назвал «Великий перелом»[94].

Сталина не волновало, что многое из этого напоминало программу Троцкого и левой оппозиции. Это были максимально возможные преобразования, о которых говорилось в ходе дебатов 1920-х годов, и теперь, когда Сталин захватил власть, он решил быть максималистом. Возможно, в это время в голове Сталина зародилась мысль, что если он проведет вторую революцию в России, на этот раз экономическую, то займет в учебниках истории место рядом с Лениным, вождем политической революции 1917 года. Он не сомневался, что для второй революции потребуется такая же жесткость и готовность применять силу, как и для первой, и, вероятно, его это радовало. Еще до того как он взялся за дело, Сталин понял, что социалистическая модернизация будет означать насилие. Главным вопросом в связи со второй (экономической) революцией в России, как он предполагал в 1926 году, будет вопрос о том, достаточно ли у Советского Союза сил и воли, чтобы победить внутренних классовых врагов. В 1928 он решил, что воля имеется[95].