Ни общественности, ни партийной элите еще не было ясно, насколько решительной была эта политическая победа. В конце концов, проигравшие сохранили свое членство в партии и работу в правительстве (как и Маленков в 1955 году) и могли еще взять реванш. Оглядываясь назад, однако, можно увидеть, что это было концом эпохи. 8 июля 1957 года собрался совершенно новый Президиум, уцелели только четыре из одиннадцати участников предыдущего собрания (предпленума), зато появилось семь новых лиц — сторонников Хрущева, в том числе и Леонид Брежнев. Из старой команды только Хрущев и Микоян остались ключевыми игроками, хотя потускневшие Булганин и Ворошилов все еще сохраняли членство[877]. Но сейчас настало время Хрущева; возможно, руководство все еще оставалось коллективным, но оно уже не было коллективным руководством членов команды. Команда пережила Сталина более чем на четыре года и осуществила успешный переход, на который мало кто осмелился бы надеяться в страшную зиму 1952–1953 годов. Но теперь, после удивительного марафона длиной почти в тридцать лет, ее время закончилось.

ХРУЩЕВ «особенно гордился» тем, что в 1957 году впервые в российской истории, политический переворот не повлек за собой репрессий против побежденных[878]. С его точки зрения, это был важный положительный прецедент. Семь лет спустя он также будет свергнут — бескровно и на этот раз полностью законно, на смену ему придет новое руководство, также считающее себя коллективным, во главе с Леонидом Брежневым и Алексеем Косыгиным[879]. Хрущев не был последним из команды, покинувшим политическую сцену. Эта честь досталась Анастасу Микояну, великому мастеру по выживанию в советской политике. Хрущев убедил его попробовать превратить Верховный Совет в нечто более демократичное, похожее на европейский парламент; Микоян возглавил этот орган и занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета до конца 1965 года. Он ушел в отставку с соответствующими почестями в возрасте семидесяти лет, после почти сорока лет непрерывного пребывания у власти. Это произошло более чем через год после отставки Хрущева в октябре 1964 года[880].

Судьба антипартийной группы после ее политического поражения и исключения из Президиума поначалу была достаточно благополучной. Все трое утратили членство в Президиуме и ЦК, а городу Молотову на Урале вернули старое название Пермь. Но они сохранили членство в партии и все получили работу, хотя Молотов и Каганович, которым было шестьдесят семь и шестьдесят два года соответственно, могли бы просто уйти на пенсию. Их новые должности были не перворазрядными и не в Москве. Молотов получил должность посла в Монголии и со своей обычной добросовестностью принялся за работу; его любили сотрудники посольства и чествовали монголы, которые гордились тем, что к ним приехал такой знаменитый человек. Короче говоря, у него все получалось слишком хорошо, поэтому после нескольких месяцев работы в Улан-Баторе ему были организованы различные унижения, чтобы напомнить местным жителям, что он в полуопале. Затем, в 1960 году, его отправили в Вену в качестве советского сопредседателя Комиссии по атомной энергии, где он снова много работал и заслужил уважение своего персонала[881].

Кагановича послали на Урал, возглавлять горно-обогатительный завод в промышленном городе Асбесте, он справлялся плохо и издевался над подчиненными. Всякий раз, когда на заводе происходил несчастный случай, Каганович в истинно сталинском стиле начинал охоту на вредителей[882]. В начале 1950-х Маленков получил аналогичную должность в Казахстане, где руководил гидроэлектростанцией (первоначально он учился на инженера-электрика). Как и Молотов, он много работал и преуспел, зарекомендовав себя как «либеральный» директор. Он подружился с людьми и настолько погрузился в местную жизнь, что был избран делегатом на региональную партийную конференцию. Это очень раздражало Хрущева, и Маленкову был объявлен выговор за «стремление к дешевой популярности». Затем его перевели из Усть-Каменогорска в Экиба-стуз и назначили директором другой, более мелкой электростанции, где в течение десяти лет они с женой жили в одиночестве, под явным надзором КГБ, и боялись, что если подружатся с кем-нибудь, то навлекут на них неприятности[883].

Булганин хотя и не был официально в опале, тем не менее готовился к уходу, на посту председателя Совета министров его сменил Хрущев, который, таким образом, стал главой не только партии, но и правительства. Это произошло в марте 1958 года, а через шесть месяцев Булганин покинул Президиум. Маленков вышел на пенсию в 1960 году, незадолго до своего шестидесятипятилетия. Ворошилов, которому было уже почти восемьдесят лет, ушел из Президиума и с поста председателя Верховного Совета в том же году. О Булганине, который в общественном сознании был связан с дорогими хрущевскими зарубежными поездками, никто особенно не жалел, но Ворошилов, легендарный полководец, которого люди воспринимали как своего дядю или дедушку, сохранил народную любовь[884].

Хотя Хрущев изначально намеревался относиться к своим бывшим коллегам с уважением, у него это не получилось. В 1961 году, во время второй волны десталинизации, когда было принято решение убрать тело Сталина из Мавзолея, антипартийная группа, включая Ворошилова, вновь подверглась нападению. «Некоторые звезды, которые очень далеки от Земли, похоже, продолжают сиять, хотя они уже давно перестали существовать», — пренебрежительно сказал Хрущев, обвинив их в том, что они пытались свернуть разоблачение преступлений Сталина, чтобы скрыть свою собственную вину[885]. В результате все три члена антипартийной группы (кроме Ворошилова) были исключены из партии, что они, по понятным причинам, восприняли очень тяжело. Как жаловался Каганович, с 1957 года они «честно и усердно, как полагается коммунистам, трудились на предоставленных им работах» и никаких новых поводов для критики не давали[886]. Это был печальный конец жизни, которая прошла на партийной работе, но, опять же, они не были первыми, чья карьера закончилась подобным образом.

По окончании работы в Вене Молотову и Полине разрешили вернуться в их старую квартиру на улице Грановского в Москве, а также им была предоставлена дача. Люди обычно не узнавали Молотова на улице, но иногда его видели в Первом зале Библиотеки им. Ленина (зарезервированном для членов Академии наук СССР, профессоров и иностранных ученых). Ходили слухи, что он работал над мемуарами, но оказалось, что он писал трактат по социалистической экономике[887]. Для двух других изгнание из Москвы продолжалось дольше — до 1965 года для Кагановича и до 1968 года для Маленкова. Согласно городской легенде, Кагановича после возвращения иногда узнавали и оскорбляли на улице (все помнили, что он был евреем в сталинской команде), и иногда он вступал в драки с людьми, которые называли его убийцей[888]. Он жил в стесненных обстоятельствах, как и Маленковы, которым в течение некоторого времени приходилось делить квартиру со своей дочерью, пока преемник Валерии на посту директора Энергетического института не пожалел их и не предоставил им собственную двухкомнатную квартиру. Никто не узнавал Маленкова на улице, возможно, потому, что он сильно похудел[889].