Жданову, секретарю ЦК, отвечающему за кадры, было поручено сделать единственный доклад на тему, которая, безусловно, занимала главное место в сознании людей, — о терроре, который они все только что пережили. Событие было все еще безымянным — только позже оно стало называться «1937» в русском дискурсе и «большими чистками» (the Great Purges) на Западе, — так что Жданову пришлось прибегать к косвенным наименованиям, но даже при этом его подход был крайне невнятным. Он говорил не о терроре, а о регулярных партийных чистках, связанных с исключением из партии, но не с арестами — их можно было бы для удобства назвать мелкими чистками, — которые были частью партийной жизни с 1920-х годов. Под руководством Ежова на посту секретаря ЦК в 1935–1936 годах процесс регулярных партийных чисток был увязан с процессом разоблачения «врагов народа», но тем не менее это были разные вещи, концептуально и на практике. Пока остальные члены команды молчали, делегаты из регионов вставали один за другим и говорили о судебных ошибках на местах, когда были арестованы хорошие люди, члены партии. Часто говорили, что это результат «ложных доносов», аккуратно перекладывая ответственность с руководства партии на народ. Аресты многих людей, не состоящих в партии, — маргиналов, представителей некоторых нерусских этнических групп и т. д. — не упоминались, поскольку Жданов не касался этого в своем докладе, и, возможно, отчасти по этой причине эти репрессии оставались незамеченными западными наблюдателями на протяжении десятилетий[436].

Делегаты XVIII съезда партии были молодыми людьми, половина из них была моложе тридцати пяти лет, полными энтузиазма[437]. По словам одного из участников, адмирала Кузнецова, они отбивали себе ладони, аплодируя Сталину. Он не видел никаких признаков того, что ужасная бойня последних нескольких лет нанесла ущерб репутации Сталина в глазах партии. «Как ни странно, — комментировал он, — но его преступные ошибки с репрессиями создали ему еще больший авторитет»[438].

3 МАЯ 1939 года Литвинова вызвали в Кремль и раскритиковали за то, что его политика коллективной безопасности не дала результатов. Дискуссия была жаркой. Молотов якобы кричал на Литвинова: «Вы думаете, что мы все дураки!» Жданов и Берия были также крайне критичны в отношении политики Литвинова. Результатом стала ночная телеграмма всем послам, информирующая их об отстранении Литвинова от должности и замене его Молотовым, который будет совмещать этот пост с должностью главы правительства. Это ознаменовало очень важный сдвиг в международной позиции Кремля. Потеряв надежду на англо-французский альянс против Германии, к которому стремился Литвинов, Сталин и его команда были готовы попробовать альтернативу.

В телеграмме послам увольнение Литвинова объясняется «серьезным конфликтом с Молотовым и правительством»[439]. Это беспрецедентное и ничем не обоснованное упоминание личного конфликта, как представляется, должно было затушевать участие Сталина. Конечно, отношения между Молотовым и Литвиновым были плохими. Литвинов считал Молотова дураком и не скрывал своего презрения. Молотов, со своей стороны, «был раздражен резким и зачастую жалящим остроумием Лит-винова». По мнению белорусско-американского журналиста Мориса Хиндуса, Молотова задевало, что Литвинов бегло говорил на французском, немецком и английском языках, а его свободная манера общения с иностранцами вызывала у Молотова подозрения. «Никогда не живший за границей Молотов всегда подозревал, что в широком кругозоре Литвинова и в его признании западной цивилизации было что-то нечистое и греховное»[440].

Передача Наркоминдела была драматичной. Войска НКВД окружили здание, и Молотов немедленно начал чистку сотрудников наркомата (вероятно, это был его первый практический опыт такого рода, поскольку он не участвовал в поездках для проведения чисток в годах). Говорили, что Молотов был в состоянии яростного возбуждения и кричал: «Хватит литвиновского либерализма! Я собираюсь с корнем вырвать осиное гнездо этого жида [Литвинова]!»[441] Это было настолько нетипично для обычно невозмутимого Молотова, который, в отличие от Кагановича и некоторых других членов команды, не позволял себе ругаться и кричать, что можно было бы усомниться в точности этого рассказа, если бы это был единственный случай. Однако, по крайней мере еще один раз, Молотов сорвался на крик в присутствии дипломатического корпуса (дело было весной 1940 года, и поводом был финский ультиматум), и его помощникам пришлось вывести его из зала. Его переводчик думал, что он, должно быть, был пьян, и весьма удивился на следующий день, когда Молотов выглядел нисколько не смущенным и не как с похмелья, а был вполне доволен собой. Из вопросов Молотова о реакции дипломатов он понял, что все это было инсценировкой, возможно, по предварительному соглашению со Сталиным, чтобы как можно более драматично выразить советское недовольство. Если предположить, что это была еще одна инсценировка в соавторстве со Сталиным, то антисемитизм должен был быть сигналом для нацистской Германии. После отставки еврея Литвинова и назначения русского Молотова одно препятствие на пути советско-германских переговоров исчезло.

Наркомат иностранных дел долгое время был пристанищем для партийных интеллектуалов, бывших эмигрантов и оппозиционеров, многие из которых были евреями. Его чистка, кажется, является первым случаем явного антисемитизма со стороны Сталина и Молотова[442]. Вот как рассказывал эту историю Молотов в беседе с интервьюером (русским националистом) в 1970-х годах: «Сталин сказал мне: „Убери из наркомата евреев". Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Причем свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить»[443]. Казалось, что Молотов, который сам не был антисемитом и у которого была жена-еврейка, мысленно вернулся в начало 1920-х годов, когда он возмущался тем, что такие уверенные в себе космополиты, как Троцкий и Зиновьев, одергивали и опекали его.

Но еврейская жена Молотова, Полина Жемчужина, весной 1939 года создала ему много проблем. У Полины была собственная карьера, в то время она была наркомом рыбной промышленности и хотела отправиться в командировку на Дальний Восток, на Сахалин для изучения рыбных промыслов. Местный НКВД возражал, видимо, по соображениям безопасности, но Сталин резко их одернул[444], и Жемчужина отправилась в путешествие. Очевидно, это была еще одна из сталинских игр в кошки-мышки: пока она отсутствовала, ряд ее коллег и протеже (как в Наркомате рыбной промышленности, так и в Наркомате пищевой промышленности, где она работала ранее) были арестованы. Жемчужина прервала поездку и поспешила домой, но не смогла добиться освобождения своих сотрудников. На допросах некоторые из них дали показания против нее, поэтому ей самой грозила опасность ареста. Однако на этот раз ее просто уволили с поста наркома рыбной промышленности. Странным образом это увольнение заняло много времени, осенью 1939 года эта проблема несколько раз обсуждалась на Политбюро. Затем ее назначили главой советского производства галантерейных изделий, что было существенным понижением в должности[445]. Даже тогда ее проблемы не закончились, они продолжались на фоне громкой деятельности Молотова на посту наркома иностранных дел. Когда Политбюро через год или около того проголосовало за ее исключение из Центрального комитета партии, Молотов воздержался, чем вызвал раздражение Сталина[446].