Международная обстановка была зловещей. Возникла напряженность с японцами, которые оккупировали Маньчжурию, где основали марионеточное государство. В 1939 году начались боевые действия на границе с Монголией в районе реки Халхин-Гол. Там произошло крупное танковое сражение, в котором прославился будущий маршал Георгий Жуков. Едва ли можно было сомневаться в намерении Гитлера двинуться на восток. Англия, Франция и Советский Союз в 1938 году были глубоко встревожены признаками, выдававшими намерение Германии оккупировать Чехословакию, но так ничего и не предприняли. Осенью 1939 года настала очередь Польши. Сталин надеялся, что сможет маневрировать таким образом, чтобы западные державы вступили в войну с Германией, в то время как Советский Союз оставался бы в стороне; у западных держав была похожая надежда на то, что удастся столкнуть Советский Союз с Германией и те перегрызут друг другу горло.
Между тем усилия Литвинова на протяжении всего времени, пока он был наркомом иностранных дел, были направлены на альянс с Западом (Великобританией и Францией) против немецкой угрозы, эту линию поддержал и возглавляемый Советским Союзом Коминтерн, который в 1935 году перешел к политике Народного фронта против фашизма (имелся в виду прежде всего германский нацизм). Советский Союз вложил значительные средства в антигерманское противостояние, рассчитывая при этом на европейское общественное мнение. Тем не менее когда Британия в августе 1939 года отправила своего переговорщика в Ленинград на тихоходном судне, у Сталина и Молотова кончилось терпение. Молотова обидело, что англичане отправили на переговоры чиновника Министерства иностранных дел «второго ранга» Уильяма Странга, а Странг, как и другие западные дипломаты, с которыми Молотов сталкивался в первые месяцы своего пребывания на посту наркома иностранных дел, был поражен отсутствием у него дипломатических навыков, а также чувства такта[447]. Как вспоминал позднее посол Великобритании, у Молотова не было никакого умения вести переговоры, он только «упорно, деревянным голосом… повторял свою точку зрения и… задавал своим собеседникам неисчислимое количество вопросов». Дипломаты пришли к выводу, что он неспособен «проявлять гибкость и быть приветливым на официальных мероприятиях», и отметили, что при новом режиме «космополитический стиль» эпохи Литвинова сменился «подлинно большевистским» подходом. Молотов, несомненно, был бы польщен, услышав это, но тем не менее его огорчало отсутствие у него необходимых на новой должности навыков общения[448].
Теперь наиболее вероятным стал союз с Германией. Очевидно, именно к этому Молотов и стремился, поскольку испытывал острую неприязнь к Англии и Франции, а также к их «союзнику» на внутренней арене, Литвинову. Сталин, похоже, питал более или менее равную враждебность по отношению к обеим сторонам и, наоборот, был одинаково готов работать с любой из них, если это было в интересах Советского Союза. Представление о том, что он и Гитлер чувствовали взаимную близость как соратники-диктаторы, является мифом: каждый из них рассматривал другого как великого врага и идеологического антипода, и для обеих сторон это был брак по расчету. Гитлер был заинтересован в нейтрализации потенциального советского противодействия притязаниям Германии в Восточной Европе и хотел выиграть время, чтобы сначала расправиться с Западной Европой, а Сталин хотел выиграть время, чтобы укрепить свои вооруженные силы и привести их в боевую готовность. 23 августа немецкий коллега Молотова Иоахим фон Риббентроп вылетел в Москву. Были проведены переговоры с Молотовым и Сталиным (к их разочарованию, ни один из них не мог понять его немецкий — репетитор Молотова по немецкому языку был, увы, арестован!), и пакт о ненападении между двумя державами был подписан в тот же день. Согласно условиям пакта, Германия и Советский Союз обязались не нападать друг на друга и не поддерживать военное нападение третьей стороны.
Пакт произвел шоковое впечатление на команду, учитывая популярность в Советском Союзе идеи Народного фронта против фашизма с середины 1930-х годов. Кроме того, большинство членов команды ни о чем заранее не предупредили[449]. Но они поняли объяснение Сталина — он, по-видимому, беседовал с ними как по одному, так и коллективно, — что необходимо выиграть время перед почти неизбежной войной. Микоян считал это «неизбежным, вынужденным, а потому правильным» в свете англо-французского «отказа от серьезных переговоров об антигитлеровской коалиции»[450]. Берия, возможно, лично был от этого не в восторге, так, по крайней мере, уверял его сын[451]. Каганович, как еврей, испытывал особую неловкость из-за яростного антисемитизма Гитлера, но успокоился, когда на приеме в Москве после подписания пакта Сталин решил немного подразнить Риббентропа и предложил тост за Кагановича. Он обошел вокруг стола, чтобы чокнуться с ним. «Сталин дал понять, что договор мы подписали, но идеологию не изменяем», — объяснил позже Каганович. «А когда мы выходили из зала, в дверях он мне сказал: „Нам нужно выиграть время"»[452]. Молотов процитировал еще один из сталинских тостов, который озадачил Риббентропа: «Выпьем за нового антиком-интерновца Сталина!» Немцам не понять марксистское чувство юмора, прокомментировал он[453].
Для советской общественности объявление о пакте стало сенсацией, но было не настолько болезненным, как для коммунистов и сторонников Народного фронта на Западе. Многие советские граждане испытали облегчение, понимая это как отсрочку опасности войны, но некоторые, как и советские лидеры, по-прежнему с подозрением относились к добрым намерениям Германии. Советская пресса прекратила яростные антинацистские выступления, но не перешла на пронацистскую позицию. Хрущев позже утверждал, что в московских театрах специально продолжали показывать пьесу «Ключи от Берлина», действие которой происходит в 1760 году, в конце Семилетней войны, чтобы напомнить, что русские в прошлом победили немцев и захватили их столицу.
Неопубликованные секретные протоколы к пакту (формально не ратифицированные Политбюро, но известные, по крайней мере, в общих чертах большинству членов команды) признавали германские и советские сферы интересов в Восточной Европе. Советская примерно соответствовала историческим границам Российской империи, включавшим Восточную Польшу и страны Балтии. Реальные последствия этого не заставили себя долго ждать: 1 сентября Германия вторглась в Польшу с Запада, в течение недели захватив большую часть страны, включая ее столицу Варшаву. Вторжение в Польшу, несмотря на предупреждения союзников, заставило Великобританию и Францию объявить войну Германии. Советский Союз, нейтральный по условиям пакта с Германией и искренне надеющийся, что война на Западе займет Гитлера надолго, через несколько недель, при поддержке Германии, оккупировал Восточную Польшу. Для западного общественного мнения такой поворот событий был шокирующим, но для большей части советской общественности это представлялось вполне оправданным. Как позже заметил один иностранный корреспондент, «в стране широко распространено мнение о том, что «„нейтралитет" оправдывает себя: в результате советско-германского пакта Советский Союз стал больше и почти без кровопролития укрепил свою безопасность»[454].
Результатом оккупации стало включение бывших польских земель в состав Советского Союза, за счет чего его территория увеличилась. За несколько месяцев жители бывшей Восточной Польши, хотели они того или нет, стали советскими гражданами, а именно жителями Украинской и Белорусской советских республик. Членом команды, который руководил этим процессом на месте, был украинский партийный лидер Хрущев. Он делал это энергично и с энтузиазмом, попутно заводя новых друзей среди польских левых[455]. Одной из них была писательница Ванда Василевская, которая вскоре вышла замуж за известного украинского драматурга, коммуниста Александра Корнейчука. Когда Хрущев представил их Сталину, она ему очень понравилась и на протяжении всех военных лет была одним из очень немногих иностранных друзей Сталина, а возможно, и его любовницей[456]. Тогда надеялись, что эти вновь занятые территории создадут буферную зону, защищающую от врагов с Запада. Однако вскоре возникли новые проблемы: включение новых территорий означало, что границы Советского Союза отодвигаются на запад, а это повлекло за собой долгий процесс демонтажа старых рубежей и укрепления новых границ.
