По докладу Поспелова 9 февраля 1956 года в Президиуме прошла напряженная дискуссия. По версии Хрущева, он был единственным докладчиком (но в официальном протоколе также значится Микоян). Поспелов страстно утверждал, что невозможно игнорировать зло прошлого и держать невиновных людей в лагерях и ссылке. Ворошилов, по версии Хрущева, яростно напал на него, его поддержал Каганович, который сказал, что доведение доклада Поспелова до съезда будет иметь ужасные последствия для престижа партии и страны. «Этого же в секрете не удержишь. И нам тогда предъявят претензии. Что мы скажем о нашей личной роли?» Хрущев благородно ответил, что, если преступления совершены, нужно быть готовым взять на себя ответственность, и он сам готов сделать это в случае необходимости, выступив перед съездом от своего имени. Таким образом, он фактически снимал с себя ответственность и перекладывал ее на других. После этого все неохотно согласились с тем, что на съезде нужно выступить с речью, и Хрущев (с показным нежеланием) позволил возложить эту обязанность на него[842].
В официальном протоколе нет упоминаний о возражениях против выступления на съезде, за которое в конечном итоге проголосовали все присутствующие, но указывается, что у членов команды были разные представления о том, что именно следует рассказать. Молотов хотел, чтобы в доклад вошли как достижения Сталина, так и его преступления. Микоян считал, что повествование должно быть таким: «До 1934 года [Сталин] вел себя как герой, после 1934 года он совершал ужасные вещи», но задавался вопросом, «можно ли ему простить то, что он делал в сельском хозяйстве» (то есть эксцессы в коллективизации). Маленков был против разделения на до 1934 года и после, так как это бы означало, что вся его совместная работа со Сталиным проходила в «плохой» период, и рекомендовал сосредоточиться на культе личности, который позволил бы им «действительно вернуться к Ленину». Победила в конце концов именно концепция культа личности — «концентрации власти в руках одного человека. В нечистых руках»[843].
Позже Микоян не без основания сожалел, что Хрущев приписал себе все заслуги в принятии решения честно обо всем рассказать. На самом деле первым на съезде этот чувствительный вопрос затронул Микоян, который сказал: «В нашей партии после долгого перерыва создано коллективное руководство»[844]. Но именно речь Хрущева, произнесенная в последний день работы съезда, потрясла делегатов и весь мир. Речь Хрущева была длинной, она основывалась на докладе Поспелова, произносил ее Хрущев в своей неподражаемой простонародной манере от имени всего Президиума — и эта речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хрущев представил дело таким образом, что Президиум из расследования комиссии Поспелова только узнал, что имели место ужасные злоупотребления, что Сталин действовал от лица Центрального комитета, но на самом деле не советовался ни с ним, ни с Политбюро. Когда он объявил, что 70 процентов членов и кандидатов в члены Центрального комитета, которые были избраны на съезде партии в 1934 году, в течение пяти лет, прошедших до следующего съезда, были арестованы и расстреляны, в зале случился шок. Он отдельно назвал имена пяти расстрелянных членов Политбюро — Рудзутака, Эйхе, Постышева, Косиора и Чубаря, также сказал о расстрелянных военных руководителях, о «ленинградском деле» и об ошибках Сталина в военное время. Еще более тревожным было заявление, что не все ясно с убийством Кирова и что это дело нужно расследовать снова. К концу сталинской эпохи, по словам Хрущева, жизни всех членов команды оказались под угрозой. Действительно, «если бы Сталин еще несколько месяцев находился у руководства, то на этом съезде партии товарищи Молотов и Микоян, возможно, не выступали бы». Потрясенные слушатели молчали[845].
В истории это выступление получило название «Закрытый доклад»: по соглашению с более реакционными членами команды в советской прессе о нем не сообщали. Но даже если не учитывать тот факт, что ЦРУ получило текст доклада и предало его гласности, в Советском Союзе он тоже был известен, поскольку в последующие недели его зачитывали на партийных собраниях по всей стране. Эффект был сильным, но неоднозначным. Меньшинство, в котором преобладали студенты и интеллигенция, были поражены тем, что они услышали, но при этом приветствовали решение Хрущева нарушить табу и сказать то, о чем раньше молчали. Значительно больше было таких (по крайней мере, из тех, кто публично высказывал свое мнение), кто были возмущены или пребывали в замешательстве, особенно их недовольство вызывала критика действий Сталина во время войны[846]. Верные партийцы негодовали на Молотова и упрекали его в том, что он позволил Хрущеву и Микояну клеймить Сталина: «Хрущев и его друзья уничтожат дело коммунизма… Нужно, чтобы Хрущев и его друзья как можно скорее ушли в отставку. Руководить должны те, кто работал с Лениным и Сталиным [подчеркнуто красным]. Мы ждем, что вы возьмете руководство партией в свои руки, товарищ Молотов»[847]. В Грузии свержение с престола сына грузинского народа вызвало бурю негодования. Чтобы рассеять толпы возмущенных людей, пришлось вызвать танки, на улицах Тбилиси демонстранты несли плакаты, призывающие Молотова взять на себя руководство страной[848].
Грузия была особым случаем, в целом же после речи Хрущева народ в Советском Союзе на улицы не вышел. В странах советского блока дело обстояло иначе, легитимность просоветских режимов была там под вопросом. Начатая Хрущевым десталинизация спровоцировала особенно сильную нестабильность в Польше и Венгрии. Польский руководитель Болеслав Берут прочитал доклад Хрущева в московской больнице, где он лечился от пневмонии, у него случился сердечный приступ, и он скончался, что привело Польшу в состояние кризиса, который продолжался несколько месяцев. В Венгрии давнее соперничество между Матиасом Ракоши и Имре Надем закончилось ниспровержением Надя, который был несколько более либеральным, чем его оппонент, но ситуация оставалась нестабильной. Весть о секретном докладе Хрущева вызвала раскол среди коммунистов и воодушевила тех, кому не нравились просоветские режимы в их странах. Советские руководители несколько месяцев с тревогой наблюдали за ухудшением ситуации. Ситуация в Польше первой, с точки зрения членов команды, достигла критической точки, когда польская сторона решила, что преемником Берута станет Владислав Гомулка, его давний противник, только недавно освобожденный из тюрьмы, который тут же предложил уволить с поста министра обороны маршала Константина Рокоссовского (советского назначенца, хотя и поляка по происхождению). «Антисоветские… силы захватывают власть», — с тревогой сообщил советский посол в Варшаве[849].
Советские лидеры, и так неуверенные в том, как справиться с кризисом, были настолько обеспокоены, что практически вся команда — Хрущев, Булганин, Молотов, Микоян и Каганович вместе с маршалами Жуковым и Коневым (командующий силами Варшавского договора) — полетели вместе, без приглашения, в Варшаву. Прошел всего год с тех пор, как с членов Политбюро были сняты ограничения на путешествия на самолете[850], и поездка, безусловно, была демонстрацией того, что советское руководство остается коллективным. К счастью, их самолет не упал, иначе единственным оставшимся в живых членом команды остался бы Ворошилов. По решению Президиума советские войска уже начали продвигаться в направлении Варшавы, но в последний момент кризис был предотвращен: Гомулке удалось убедить Хрущева (которого он с того дня считал своим другом) отдать приказ остановить их. Хрущев сделал это по собственной инициативе, заставив Молотова и Кагановича, которые очень подозрительно относились к Гомулке, критиковать себя за превышение полномочий и нарушение норм коллективного руководства[851].
