– Почему до сих пор нет директора? Как стены красить, так она сразу тут как тут, родители помогите! А чуть дело запахло…

– Ничего не запахло! Я уверен, все хорошо, не нагнетайте!

– Вы мне рот не затыкайте!

– Я вообще на вас не смотрю!

Белов затушил сигарету в мусорном ведре и вошел внутрь.

Когда он оказался в холле, как-то сразу наступила тишина, будто бы все эти взрослые люди, стоящие небольшими группами вдоль стен, моментально поняли, кто он такой и зачем явился, хотя на вид его вряд ли можно было отличить от самих родителей.

«Только бы комитетчик успел все сделать, – подумал он, стараясь унять биение сердца. – Да и курить надо бросать…»

– Здравствуйте, товарищи родители, – сказал Белов чуть хрипловатым голосом. Он выпрямился, обвел взглядом просторный холл, наткнулся на стенгазету со звездой, которую рассматривал толстяк в коротком смешном пальто и повернулся в сторону приемной. Оттуда, как по команде начали выходить люди, – еще в кабинете они что-то говорили, но увидев мужчину с военной выправкой, стоявшего посреди холла, сразу замолкали. Их раздраженные и тревожные лица застывали, вытягивались и становились похожи на восковые маски. Он дождался, пока движение прекратится и встревоженные голоса утихнут и вновь заговорил: – Прошу минуту внимания. У меня для вас есть важное сообщение, касающееся школьников, участвующих в Зарнице.

1941 год

Шаров брел вперед словно во сне. Он с трудом пересек Большую Черкизовскую – поток людей, уходящих на восток, казался бесконечным. Людское море колыхалось, волновалось, вздрагивало и угрюмо двигалось вперед. Периодически от него откалывались одиночки или группы людей, останавливались в изнеможении у обочины, садились прямо на землю или на свою поклажу, огромные тюки и перевязанные коробки, тюки и сумки, если они были, и пустыми взглядами провожали толпу, рядом с которой то и дело проносились навьюченные словно верблюды автомобили. Толпа шумно вздыхала, слышались гневные возгласы, иной раз чья-то палка дотягивалась до железного корпуса, но автомобиль, натужно пыхтя выхлопной трубой, проскакивал мимо, а вслед ему неслись усталые проклятья.

Шаров наступил кому-то на ногу, потом наступили ему, толкнули и он оказался на другой стороне. Городом тут и не пахло, друг к другу теснились темные, вросшие в землю лачуги – местность стала чужой и неузнаваемой, хотя он очень старался уловить в окружающем пространстве знакомые очертания.

«Первомайская, 9», – вспомнил он адрес, который назвал ему тренер, и тут же понял, что идет в другую сторону. Нужно было вернуться назад и вместе с толпой дойти до Щелковского шоссе, потом свернуть направо и там уже искать.

Шаров с трудом заставил себя развернуться. На него вдруг разом навалились усталость, чувство голода и какая-то обреченность, а все происходящее стало казаться жутким сном накануне важного забега – такое с ним случилось и раньше, он редко запоминал эти сны, поутру испытывая лишь чувство огромного облегчения, что все оказалось миражом.

Вот и теперь, разглядывая с расстояния пятидесяти метров реку угрюмых людей, он потянулся к бедру, с силой ущипнул себя, потом еще и еще раз – замёрзшая нога почти не ощущала боли, и он чуть было не обрадовался, что это все-таки сон, и с силой прикусил язык – чтобы уж наверняка.

Резкая боль пронзила мозг, на глаза навернулись слезы. Он согнулся в три погибели, голова сильно закружилась. Новые кроссовки «Адидас» стали грязно-черного цвета и теперь вряд ли здесь кого-то могли удивить.

– Дядя, с тобой все нормально? – кто-то осторожно тронул его за руку.

Шаров с трудом разогнулся. Рядом стоял мальчик лет десяти, чуть младше его школьников. Он был одет в драное пальтишко и чумазую, сползшую набекрень шапку. Лицо перепачкано сажей и только ясные голубые глаза смотрели с любопытством и настороженностью.

– Да… – хрипло сказал Шаров. – Почти… мне бы попить… – пересохший язык еле ворочался. В голове плыл ядовитый туман. Он понял, что с трудом соображает.

Мальчик обернулся на толпу.

– Вы с ними что ли идете? Убегаете?

Шаров покачал головой.

– Нет, я… со стадиона…

– Сталина? – удивился паренек.

– Ага.

– А что вы там делали? Там же никого нет… Ой… – опомнился он. – Сейчас принесу воды…

Парень стремглав юркнул за невысокий забор, обогнул покосившийся домишко и пропал в сухих зарослях.

Шаров подумал, что тот просто сбежал, но минуты через три он услышал чавканье грязи и мальчик появился вновь. В руках он держал алюминиевый бидон.

– Вот… только понемногу… очень холодная, из колодца. Мамку будить на стал, она только что со смены пришла, – виновато сказал он. – Патроны делает для советской армии. Я бы тоже делал, но меня не берут. Сказали, что еще мелкий.

Шаров сделал длинный глоток. Вода была обжигающе холодной. У него свело скулы, а в затылке запульсировали вспышки боли.

– Ничего… еще успеешь…

– Да когда я успею… война на днях закончится… – пожал плечами мальчик. – Слышите, как наши зенитчики их бьют! – он обернулся и показал на далекие вспышки, мерцающие где-то на линии горизонта.

Шаров покачал головой.

– А… ну да… бьют… но все равно, не спеши.

– А что вы на стадионе делали?

Шаров подумал, что врать в его положении бессмысленно, к тому же мальчик явно не представлял никакой угрозы.

– Тренировался.

Брови парнишки взлетели.

– Правда, что ли? Вы спортсмен?

Шаров кивнул.

– Да, легкая атлетика. Я бегаю на средние дистанции. Пять, десять тысяч метров.

Мальчик восхищенно уставился на него.

– А как… ваша фамилия? Я… друзьям расскажу… что встретил…

– Андрей… Андрей Емельянов… – Шаров слегка смутился, назвав эту фамилию, но опробовав ее «на язык», подумал, что звучит, в общем-то вполне неплохо.

– Андрей Емельянов… – завороженно произнес его фамилию собеседник. – Я… кажется… слышал про вас по радио! Там рассказывали про знаменитых бегунов из СССР! Не может быть, это правда вы?! – глаза мальчика лихорадочно блестели.

– Да, – сказал Шаров. – Это правда я.

Он вдруг почувствовал, что говорит правду, не лжет. Он на самом деле был этим человеком, которого совсем не знал – Андреем Емельяновым.

– А вы… не могли бы… мне расписаться… Я быстро… мигом! – забыв про бидон, мальчик исчез так быстро, что Шаров не успел и слова сказать.

Застыв возле скромного одноэтажного домишки, он подумал, что, возможно, оставляя следы, зря так поступает, но в конце концов – он должен был отплатить этому пареньку за добро.

Тот явился еще быстрее, чем в прошлый раз. В руках у него была ученическая тетрадь с синей обложкой и карандаш.

– Вот! – запыхавшись, выпалил мальчик. – Напишите прямо тут, на первой странице!

Шаров смутился. Он не раз давал автографы, но в таких условиях – никогда. Он не знал, что писать.

– Как тебя зовут? – медленно спросил он мальчика.

Тот оглянулся на свой дом и подойдя поближе, сказал так, словно боялся, что его услышат, хотя рокот толпы заглушал все звуки.

– Николай. Степанович по батюшке. А фамилия моя Пермяков. Мама моя до войны на почте работала, я помогал ей письма разносить, а сейчас она на заводе патроны делает… я вам говорил уже. А я почту разношу. Больше некому. Все ушли на фронт. Так что… если хотите кому-нибудь отправить письмо… я могу… – он замолчал, глядя большими глазами на Шарова.

– Отправить письмо… – автоматически повторил Шаров… В голове у него что-то шевельнулось, что-то далекое, смутно-знакомое, но до того расплывчатое, что он не успел ухватить этот образ.

Он внимательно посмотрел на мальчика, потом открыл тетрадку и на первой странице написал:

«Дорогому Николаю от Андрея Емельянова с наилучшими пожеланиями. Учись хорошо, занимайся спортом и береги родителей». Подумав, дописал чуть ниже: «Бей фашистскую гадину. 15.10.1941». И ниже поставил размашистую подпись.