– Вот это да! – вырвалось у мальчика. – Сам Андрей Емельянов… – он взял тетрадку как самое дорогое сокровище мира и прижал ее к груди.

Шаров протянул ему бидончик.

– Держи. Спасибо тебе большое.

Мальчик взял бидон, но ничего не ответил, глядя во все глаза на Шарова.

– Вы точно не хотите отправить письмо кому-нибудь? – повторил он таким тоном, что у Шарова зашевелились волосы на затылке.

– Давай… я подумаю, кому, и если надумаю, то найду тебя, и ты мне поможешь.

Мальчик кивнул и ответил со всей серьезностью:

– Вот этот дом, вход со двора. Спросите почтальона Николая Степановича.

Шаров улыбнулся.

– Договорились.

Мальчик повернулся и продолжая держать тетрадку у груди, направился к дому. Шаров смотрел ему вслед.

Кому сейчас он мог бы отправить письмо? Его дед воевал с самого первого дня, но Шаров не знал ни воинской части, ни других положенных реквизитов. Да и как подписаться? «Твой внук, Илья?»

Он пожал плечами. Странное предложение отправить письмо заняло все его мысли, и он не заметил, как хмурая толпа приняла его в себя и потянула вперед, к Щелковскому шоссе.

У поворота на Первомайскую, Шаров с трудом, едва не угодив под тощую корову, которая шла вперед, не разбирая дороги, выбрался из толчеи. Глаза ее были мутными и безразличными. Старуха, которая держала поводок, огрела Шарова тонкой хворостиной.

– Куда прешь поперек, не видишь, что ли?! Машка, лягни его как следует!

Но Машка даже ухом не повела. Понурив голову, он прошла мимо, обдав Шарова запахом смертельно уставшего животного. Ее изможденное костлявое тело, передвигающееся на тонких ногах-шарнирах, разительно отличалось от того, что он видел буквально вчера в программе «Время», где показывали холеных животных из совхоза «Светлый путь», который стал победителем социалистического соревнования.

Шаров сморщился, сжал ключ от квартиры тренера в кулаке и в какой момент почувствовал, что если сейчас не приляжет, то упадет прямо в грязь и никто, абсолютно никто не обратит на него никакого внимания.

Левее он увидел почти незаметный переулок, ответвляющийся от Щелковского шоссе. Высокие тополя, обрамляющие его, шумели иссохшейся листвой, роняя желтые листья на черную грунтовку.

Кто-то снова толкнул его, но теперь ему было все равно, он даже не повернулся, чтобы посмотреть и шагнул вперед. Где-то здесь начиналась Первомайская, но понять это было совершенно невозможно. Справа от грунтовки за бетонным забором темнели корпуса складов, оттуда изредка доносился испуганный собачий лай, левее же петляла тропинка – она то пропадала, то вновь появлялась и Шаров, покачиваясь, направился по ней. Растворяясь в шуме ветра, глухой беспрерывный гул позади постепенно исчез.

Он прошел мимо совсем уже ветхих лачуг, погрузившихся в землю по самые окна. За ними виднелась каменная постройка – оказалось, что это магазин. Разумеется, он был закрыт. Поперек двери висел откидной железный засов с огромным амбарным замком.

У магазина торчали двое типов в кепках, один поменьше ростом, крепыш, второй среднего роста – но в темноте нельзя было в точности разобрать.

Он чуть заметно прибавил ходу, однако поравнявшись с магазином, остановился. Глядя на вывеску, Шаров медленно сунул руку во внутренний карман.

– Эй, дядя, чего ищешь тут? Потерялся, может?

– Ага, – ответил Шаров. – Тренера ищу своего.

– Тренера? —проговорил коротышка. – Интересно… что за тренер такой… нет у нас тут тренеров…

– Первомайская здесь улица?

– Ну… здесь… – парни медленно, не вынимая руки из карманов, двинулись в его сторону.

– Тренер здесь живет мой… нужно навестить…

– Тренер, говоришь… – Шаров не видел их лиц, но понял, что намерения у них недобрые. – А может и мы…

– У него лицо обожженное… целиком.

– Косой… погодь…

Парни вдруг замерли, будто уперлись в невидимую стену. Один посмотрел на другого и в их глазах промелькнул страх.

– Это же тот старик… урод, помнишь его? Говорят, он… – зашептал второй парень коротышке и схватил его за рукав. Они стали медленно отходить в тень магазина и тот, что повыше, вдруг начал креститься – суетливо и невпопад. – Мужик, ты нам зла не сделал, не ищи его, о нем молва идет недобрая, связался он не с теми людьми. Понял? Лучше уходи… пока цел.

Шаров кивнул.

– И на том спасибо.

Парни растворились в тени магазина. Из-за туч вдруг показалась полная луна и стало светлым светло. Синеватая дымка, застывшая меж тополей, светилась каким-то странным потусторонним блеском. Даже беспрерывный ветер, пронизывающий до самых костей, утих. Шаров повернулся вокруг своей оси. Улица будто бы застыла, замерла в оцепенении. Ни звука не доносилось с Щелковского шоссе, замолчали собаки, утихли сирены на западе. Он слышал только стук собственного сердца и больше ничего. Невесомые, микроскопические капли мороси оседали на его лице. Шаров встрепенулся и наваждение пропало. Луна скрылась, в спину хлестнул ветер и где-то в глубине двора тоскливо завыла собака. Он поежился.

Вдали показались трехэтажные постройки.

Шаров довольно быстро нашел дом с номером девять, отворил деревянную дверь и шагнул внутрь. Дом казался пустым, безлюдным.

Седьмая квартира располагалась на третьем этаже. На цыпочках он прокрался по скрипучей лестнице, достал ключ и вставил в замочную скважину.

Замок провернулся легко, дверь отворилась и впустила его внутрь.

В квартире было темно. Сколько секунд он стоял, вслушиваясь в биение собственного сердца? В какой-то момент ему показалось, что в квартире кто-то есть, кто-то прячется в густой темноте и он едва заставил себя устоять на месте и не броситься вниз по ступенькам.

Скорее всего, это были старые полы. Или еще что-нибудь, чем обычно пугают новых жильцов ветхие постройки.

Машинально он потянулся, чтобы найти выключатель, но тут же вспомнил, что свет включать нельзя и отдернул руку.

Через несколько минут глаза стали различать смутные контуры предметов.

Он прошел на кухню, памятуя, что на первом этаже живет одинокая старуха и стараясь ступать как можно мягче. На столе он обнаружил спички и свечу в большом бронзовом подсвечнике в виде распустившегося цветка.

Чиркнув спичкой, Шаров зажег свечу и огляделся. Обычная холостяцкая кухня, ничего особенного. Настенный шкафчик, обеденный стол, на котором горела свеча, мойка, над ней подставка для посуды и несколько тарелок. Он увидел хлебницу, и рука автоматически потянулась к ней. Он покачал головой, укоряя себя за слабость, но ничего с собой поделать не смог.

Легким движением отодвинул крышку. Внутри лежал небольшой кирпичик черного хлеба. Целый. Шаров коснулся его пальцами. Запах из хлебницы достиг ноздрей, он схватил хлеб и принялся жадно кусать, вгрызаясь в черствую мякоть и касаясь ее носом, вдыхая безумно вкусный запах, будто бы боясь, что кусок сейчас отнимут. Набив рот, он увидел стул и тяжело опустился, держа кирпич дрожащими руками прямо перед глазами.

«Хорошо, что меня никто сейчас не видит, – подумал он, тщательно пережёвывая пресный, но удивительно вкусный мякиш. Через мгновение Шаров вдруг вспомнил про детей и ему стало нестерпимо стыдно. Он медленно он положил хлеб на стол. Отщипнул еще кусочек и сказал сам себе:

– Все. Больше не трожь.

Он взял подсвечник, с трудом поднялся – ноги ныли как после серьезной тренировки и прошел в комнату, все стены которой были увешаны грамотами и наградами. На специальной полочке стояли вымпелы и памятные знаки в виде бегунов в разных позах, а рядом висела большая черно-белая фотография в рамке. Та самая, где он и Александр Андреевич стоят у арки под надписью «Стадион имени И. Сталина». Шаров в черных спортивных трусах и белой майке с эмблемой «Динамо». В руках бутылка лимонада и та самая сумочка. С деньгами. Рядом стоит тренер. Еще живой, улыбающийся, хотя в глазах застыла тревога или… даже страх. Тогда Шаров, конечно же, этого не видел. И не чувствовал. Да и как… если он ничего не помнит…