– Выздоравливай, – прошептал он, утешая супругу, – я сейчас мигом разберусь, что к чему и вернусь. – И направился к выходу.

Сварожичи, пока отец с матерью на собрании присутствовали, чинно стояли, а как удалились, так они тут же в кучу сгрудились – найдёныша рассматривают. Ребёнок визжит, будто его огнём жгут, лицо от богов прячет, вырывается. Но так случилось, что попал он Перуну в руки, а его ни словами не обманешь, ни детским личиком не разжалобишь. У Перуна не только голова медная, у него ещё и сердце железное.

Вышел Сварог да и говорит:

– Вот что, дети мои разлюбезные, кормил я вас, поил я вас, пока сила была, а теперь пришёл ваш час о родителях позаботиться. Думайте, как сделать так, чтоб вера людская не пропала, чтоб осталась жива, и мы с матерью вашей Ладой жили и здравствовали. А этого зверёныша отправьте домой, в царство Пекельное. Там ему самое место будет. – И на ребёнка посмотрел: пока отлучался, тот подрос изрядно, уж паренёк лет десяти от роду.

– А мне здесь дом, – нагло ответил незваный гость, глядя на райского управителя пекельным глазом. – Выделяй–ка дед мне место в Ирие, и жить я у вас тепериче буду, потому как отец здесь мой, Услад, обитает!

– Да кто ты какой, тоже нашёлся, самозванец! – Вскричал Услад, но как–то не очень уверенно. – Не отец я тебе, не знаю тебя, и знать не хочу!

– Хочешь ты, или не хочешь – дело десятое, батюшка. А знаться со мной придётся, потому как сын я твой, а имя мне Лишенько, Лихо я одноглазое! – и улыбается гаденько.

Тут Ярила глаза выпучил, хочет что–то сказать, а не может – столько чувств разных в нём одновременно забурлило, такие эмоции его охватили, что словами и не выразить! Не смог сказать брату всё, что о нём думает, так другой способ нашёл: молча к Усладу подошёл и хвать его кулаком по уху.

– За что братец?! – Услад даже сдачи не дал, чем удивил и отца, и братьев с сёстрами.

– За источник живительный с сурицей! – Нашёл наконец нужные слова старший брат. – Ты как же умудрился его весь до дна вылакать?!! Он же неиссякаемый!!!

– Да что ты, что ты, брат? Не мог я столько выпить! – Оправдывается Услад.

– Да?! А ты у сыночка своего спроси, кто его мама! – Кричит Ярила. – Уж не Усоньша ли тьма Виевна, лебедь твоя чёрная?

– Она самая, – кивает головой Лишенько. – Лебедь, только теперь белая! Я лохань нашёл с белилами несмываемыми, да она туда по неразумию сверзилась. Вот только почему меня в своей оплошности обвинила, того я не ведаю. Я ж вообще аки ангелок безвинный, всего–то и сделал, что деду старому, Вию, иглу подставил, когда тот сесть хотел. Ну не знал же я, что он под ноги мамаше попадёт, когда за мной бегать кинется. И что она через дедушку моего кувыркнётся, тоже предположения не имел. А ведь всё, что делается – оно к лучшему! – Тут Лишенька красивой стороной да милым глазом к отцу и дядьям повернулся. – Схватила меня матушка, да сюда закинула, – поворачивается другой стороной лица и тем глазом, в котором подлость хитрая светится, и говорит: – Ну, здравствуйте, родственнички, вот и свиделись!

– Видно, действительно вылакал, – Услад зажмурился, головой тряхнул, будто наваждение прогнать хотел. – Видно, до самого неиссякаемого дна уговорил, иначе бы такое безобразие не сотворил. Меня ведь почему ужас объял? Всю ноченьку меня краса неземная ласкала, лицо белое, стан тонкий, коса до пят, а проснулся… Эх, да что говорить…

– Пить без меры вредно, потому как неожиданности чаще всего случаются с незапланированным потомством, – мудро изрекла Леля. – Уж лучше б ты, братец, ещё раз щуку родильную поймал, да скормил своей жёнушке. После щуки детки – молодцы, один к одному! – И на своих отпрысков кивает.

У Лели сыновья действительно молодцы, хоть портреты с них пиши, хоть паши на них: красивые, сильные! А самый младший, Прон, ко всему ещё и умён не по годам. Он–то первый и обратил внимание старших родичей на новую беду:

– Вот вы, дядья да тётки, речи тут ведёте, а того не видите, что в Ирие уж осень началась, того гляди зима грянет! Да и дядька Перун как–то странно выглядит. Не пойму, не то ржа на него напала, не то кислотность повысилась, да только впечатление такое, будто его сейчас Кондратий хватит.

Глянули Сварожичи на Перуна, и ахнули хором: медная голова зелёным налётом покрылась, глаза под брови ушли, а изо рта дымок тонкой струйкой тянется.

– Да чего вы возитесь с этим гадёнышем? Не из породы он, в породу! Да вот только не в нашу, к моему большому прискорбию и глубочайшему сожалению, а в адову чёрную! – Вскричал Хорст.

– И с тобой, дядька Хорст, беда! – воскликнул Прон, от которого ни одна мелочь скрыться не могла, ибо обладал он взглядом пронзительным. – У тебя на лике пятна появились. Не уж–то Стрибог каку инфекцию с ветром занёс?

Хорст Солнцеликий зеркальце вытащил, увидал пятна на лбу и щеках, забыл обо всём – давай вытирать лицо. А Лишенька смотрит и улыбается гаденько.

– Чего это ты, щенок, на меня бочку катишь?! – Вскипел темпераментный Стрибог. – Да я тебя сейчас уму–разуму научу!

– Нечего гадости всякие ветрами надувать! – Взъярился Хорст.

– Ага, и Усоньше Виевне, интересно, каким ветром ребёночка надуло? – Ехидно усмехаясь, поинтересовалась жена Перуна, Додоля. – Тоже, поди, скажете, что Хорст виноват?

– То Услада спросить надобно, он у нас главный специалист по удовольствиям! – хором сказали Чернобог и Белобог.

– Да замолчите вы все! – это Ярила крикнул.

– А тебя и не спрашивают! – это снова Хорст.

– А ты бы помолчал!.. – хором, в несколько голосов.

– Дурень!

– От дурня слышу…

Так, слово за слово, сцепились Сварожичи, в клубок свились, по ветви дуба солнечного катаются, кулаками друг друга молотят. Лишь Перун столбом стоит, не шевелится, но Лихо Одноглазое из рук не выпускает. Смотрел он на братьев, сестёр и племянников, смотрел, да и сделал то, что им, умным, в голову не пришло. Оно так всегда бывает, когда размышлениями да дискуссиями увлекаются, теряют то, ради чего прения изначально затевались. А у Перуна привычки долго думать не было, он сразу действовать привык. Размахнулся, да и зашвырнул незапланированного племянника назад, в царство Пекельное.

Тут же тишина наступила. Сварожичи стоят, смотрят друг другу в лица, синяками разукрашенные, да взгляды отводят. Хорст зеркальце достал, заглянул в него придирчиво, принялся отражение своё рассматривать. Глядит – пятна с лица пропали, снова лик божественный светел и чист. Почти чист, а синяки… что ж, они сойдут, они для внешности украшение. Улыбнулся он, и в Ирие тут же зазеленели травы, распустились цветы. Стрибог тоже с облегчением вздохнул, дунул вроде несильно, но сразу нежный ветерок наполнил ароматами райский сад.

Сварожичи будто тяжёлый груз сбросили, по плечам друг друга хлопают, посмеиваются.

– И что вы лыбитесь? – Нарушила радостное настроение собравшихся Морена. – Отец в печали, мать в болезни, дед в горести – гадёныш Лишенька книгу Голубиную из рук выбил, куда залетела, неведомо, и отыскать быстро вряд ли получится. Бед столько навалилось, не разгребсти, а вы тут устроили коллективное мордобоище!

– Так не спроста ж! – Заоправдывались Сварожичи, робея перед суровой сестрой. – Ты вот только сейчас появилась, запоздало откликнулась, а потому полной картины происшествия не имеешь!

– А мне и не надо её иметь, я сразу в суть смотрю. Как людишек от чужой веры ограждать будем? Они, ежели верить по–другому начнут, то и жить по–другому станут, и умирая, в Ирий отправиться не пожелают. Мне в том интерес большой, меня ждать должны с радостью, а другая вера пойдёт – гнать будут в три шеи. – И достаёт из складок белого платья, сверкающего драгоценными каменьями, маленькую картинку. Подняла руку над головой, показала братьям и сёстрам. Смотрят те, удивляются: изображён там скелет, завёрнутый в саван; страшно скалясь, сжимает в костлявой длани косу, а ногой попирает мертвецов – много их на земле лежит, будто неведомый художник поле боя нарисовал. – Вот, смотрите, смотрите внимательно, – зловеще сказала Морена, передавая картинку родственникам. Смотрят Сварожичи, и диву даются: топчет Смерть костлявыми ногами лица, все знакомые, родные. Вот Хорст опрокинулся на спину, мёртвые глаза раскрыты, лицо чёрными пятнами разложения покрыто. Вот Леля, ещё красивая, ещё желанная, но уже не живая. Вот Ярила с Усладом лежат под костлявой ступнёй, взявшись за руки, даже в смерти сохраняя былую дружбу, поддерживая друг друга. Вот мать–земля, Лада, сухая, безжизненная, а над ней отец их, Сварог, склонился. Исподлобья глядит на дочь свою, и не узнаёт её. Нет в глазах его любви, а только ожидание смерти. – То судьба ваша, – глухо проговорила Морена. И моя, к сожалению, тоже. Неизвестно, кому легче будет: вам ли от моей руки смерть принять, мне ли продолжать жить и помнить об этом?.. Намедни слетала я в страны далёкие, туда, где в нового бога вера пошла. Многое узнала, да портрет свой увидела, во что превращусь, ежели люди не опомнятся. Сейчас я красивая, достойная, голову гордо держу, в глаза смотрю и людям, и богам – на равных. А тут понаписано, что от меня кости останутся, и кожи на них натянуть даже клочка не будет. А вместо платья саван мне положен, и коса острая в руки, чтобы косой той души от тела отсекать. – Морена посмотрела на руки свои, белые, гладкие, нахмурилась. – Что с вами будет, тоже ведаю, поскольку мне с косой этой к каждому из вас заглянуть придётся, чтобы жизнь вашу бессмертную прервать. И хоть люблю вас всех, а деться мне некуда будет, ибо судьба такая для меня новой верой уготовлена. И братьев, и отца, и мать–землю нашу Ладу – всех порешу, у всех жизнь отниму. А уж древний Род в одиночестве сам загнётся, потеряв почву под ногами, сам вечное своё существование прекратит. Вы как хотите, а мне судьба такая не по нраву. Я полетела к деду, пока старика печаль не одолела окончательно, порасспрошу его о будущем. Пусть вспомнит, чего в Голубиной книге вычитал, да расскажет во всех подробностях, что нам уготовано, ежели мы судьбу свою на самотёк не отпустим, и меры решительные примем. А вы братцы да сестрицы, мозгами пораскиньте, да подумайте, как сделать, чтобы вера в нас не только не пропала, но и изменениям не подвержена была, а уж если и будет меняться, то в сторону улучшения для нас, богов лукоморских. И как нас от беды оградить, как напасть отвести, тоже придумайте, да только помните – времени у нас мало, что кот наплакал, а может, и того меньше! – Морена, раскинув руки, взмахнула широкими рукавами и белой лебедью взлетела под хрустальный купол, к облаку старого Рода.