Тут воевода рассердился окончательно: самолично все фигуры палицей расколотил. Мужские. А женские так и остались стоять, глаз Еленушкин радовать. Зато от желающих воеводе в доме помочь отбоя не стало, особенно среди дружинников. И ванны кисломолочные да душ простоквашный из фонтанария их почему–то больше не пугали.

Не успел Потап с нововведениями дизайнерскими разобраться, как Елена опять огорошила:

– Потапушка, супруг мой любимый, смотри какая птица чудесная! Марья, сестрица моя, из стран заморских привезла! – А сама клетку, платком накрытую, в руках держит.

– И когда ты за ней сбегать успела? Вот ведь с крыльца вроде не отлучалась? – Воевода внутренне съёжился, не зная, чего ждать, с царём переглянулись обеспокоенно, но Елена платок сдёрнула и показала подарок.

– Вот диво–то! – воскликнул муж, обрадованный, что хоть этот сюрприз без подвохов оказался: птица как птица, перья яркие, клюв крючком загнут, на голове хохол топорщится.

– Птица заморская, породы попугайной! А ещё она по–лукоморски лопотать умеет, ибо умная до ужаса! – с гордостью доложила Елена. Попугай, видно, решив подтвердить рекомендацию, да репутацию большого умника укрепить, тут же заорал:

– Воевода дурр–рак!!! Воевода дурр–рак!!! Воевода дурак–дурак–дуррр–ак!!! Воевода подкаблучник!!!

И дальше давай ругаться – всё больше матерно.

Тут уж Потап не стерпел, шибко задело, что его дураком обозвали.

– Вот что, Еленушка, – строго сказал он супруге, – я любые твои причуды с удовольствием принимаю. Ежели тебе для радости надобно, то ещё одну мезонину в доме сделаю, и весь двор фонтанариями украшу. Я даже греческих голых баб, из мрамора сработанных, разрешу вдоль забора поставить, лишь бы ты счастлива была – девки уж на них сарафаны шьют, дабы наготу прикрыть, я распорядился. Но вот обещаю тебе от всей души, ежели этого воробья африканского из дому не уберёшь, то я сверну ему голову назад, самолично, вот этими самыми руками! – И схватив царя за руку, выволок его со двора. – Я на службу, – крикнул он уже из–за ворот, – дела государственные решать!

– Эт ты правильно, Потапушка, про дела государственные сказал. Не переспоришь её, уж поверь! С детства что не по ней, так сразу визгом оглушает, совсем никакой аргументации не допускает. Вот только мне сперва помыться надобно, простоквашу с одёжи да с лица убрать. А потом мы с тобой за стол сядем, а там и поговорим обстоятельно. Думаю я тут о гостях иноземных, как их в Лукоморье привлечь. Да не просто так, а чтоб наплыв был знатный, и доход с того наплыва соответствующий. – Поделился планами царь, пропуская воеводу вперёд. Сам на крыльце задержался:

– Домовик! Домовик, выдь на минуту!

– Да вот он я, – тут же появился домовой.

– Прав ты, идея плохая насчёт дома Елены Прекрасной. Вот немцы, например, до чистоты дюже щепетильные, тут от её дома до международного конфликту рукой подать, в аккурат два шага.

– А как тебе дизайн? Понравился зверь?

– Да тьфу на тебя за любовь к шутке над ближним своим! – обиделся Вавила, поднимаясь по ступеням.

– Погодь, царь–батюшка, – остановил его домовой.

– Чего ещё?

– Да вот тут птахи начирикали, да мыши напищали новостей. Желаешь узнать, али дальше обижаться пойдёшь?

– Да говори уж, чего тянешь–то?

– В Лукоморье гишпанские послы едут, так что ты простокишу с лысины скорее смывай, ибо не вежливо в таком виде гостей встречать.

– Как? Уже едут? – Всполошился царь и снова нырнул за дверь, но тут же назад выглянул и обиженно добавил:

– А чего это лысина? И ничего у меня не лысина. У меня вообще корона на голове!

– Так ты, как из короны простокишу выльешь, так в аккурат под ней лысину и обнаружишь. Хотя, бабы говорят, что ежели с часок подержать, то с неё волосья гуще делаются, да не рекомендую, ибо боюсь, что нет у тебя этого часа. – И Домовик, захихикав, пропал.

– Да ну тебя, – царь махнул рукой и побежал мыться. Смех смехом, а гости и вправду неправильно поймут.

Приняли испанцев хорошо, хлебом солью, согласно обычаю встретили.

– Дорогие гости гишпанские! – торжественно произнёс царь. – И мы тут не лаптем… гм… щи хлебаем, об обычаях гишпанского государства наслышаны, а потому, согласно вашему распорядку дневному, предлагаю ап… аперитивно прогуляться перед обедом, аппетит нагулять, да заодно с достопримечательностями нашими культурными ознакомиться. Я сам их не игнорирую, и другим того не позволяю.

– Переводи, – толкнул локтём толмача.

– Мучо, мучо, – резво начал толмач, но споткнулся. – Гидальгос! Оме обре… гм… рико омбре… эта… короче, все в сад, там ожидает выпивка.

– Чего несёшь? – возмутился Вавила. – Какой сад? Какая выпивка? А ну, переводи тщательнее, не то гляди у меня! Покажу тебе Кузькину мать!

Толмач побледнел, покраснел, а испанцы восхищённо зацокали языками:

– О! Лукоморе Кузькина мадре! Аморе фемина!

– Вот с ентой феминой вас щас каудильо Вавила… рандеву… аперитив… фу… – несчастный переводчик утёр рукавом вспотевший лоб, а испанские гости, непонимающе переглядываясь, молча ждали продолжения.

Царь свёл к переносице лохматые брови и, строго взглянув на толмача, погрозил пройдохе кулаком:

– Ты по поводу диковин перетолмачивай, а то нутром чую, несёшь всяку околесицу! Сколько тебя за счёт лукоморского двора учили, так толку из тебя не вышло. Не в коня корм!

– Мучо гранд, гости дорогие, рашн коррида плиз, дас ист фантастиш!!! – Выпалил на одном дыханье толмач.

Испанцы, закричав «Виват!», понеслись со двора.

– Вот неуёмные, чего ты им натолмачил? – Спросил царь, сев на коня, чтобы лично сопровождать испанских гостей. Хотелось ему, чтобы послы убедились, каких врагов лукоморцы одолели, да на будущее о войнах и набегах, или ещё какой другой пакости для Лукоморья думать зареклись.

Сначала гостей по лесу буреломному провезли. Тут уж Леший расстарался – на каждом дереве по медведю усадил. Куда не взгляни – хоть на сосну, хоть на берёзу – везде мишка матёрый из кроны выглядывает. Вавила с Потапом переглянулись – и откуда лесной хозяин столько медведей набрал? На всё Лукоморье с десяток ежели будет, то хорошо. Только когда к избе Бури яги подъезжали, Вавила заприметил, что медведи очень уж взмыленные, дышат часто, а рычат сипло, и сообразил, что лесной хозяин свою заповедную десятку косолапых заставил вперёд гостей бежать, да с дерева на дерево лазать.

Изба, не в пример лесу, подкачала. Ленивая оказалась, как её не просили, не захотела встать и показать курьи лапы. Так бы и уехал отряд ни с чем, да кто–то из мишек проскочить мимо решил, ну и попал в немилость. Избушка подпрыгнула, да поддала лапой Топтыгину под зад, словно не зверь матёрый это, а мячик тряпичный. Бедный мишка взлетел и приземлился в аккурат на коня перед главным испанским послом. Косолапый с лошади на одну сторону куборем скатился, в лес похромал, а посол на другую – едва откачали.

После прогулки в буреломном лесу, гостей, чуть живых, повезли к стеклянной горе, чтобы на замок полюбовались.

В сами–то хоромы хрустальные ходу иностранцам не было, Горыныч с Кощеем из дома музей делать категорически воспротивились. «Ну, ничего, – думал царь–батюшка, – и просто вид сверкающего замка на вершине стеклянной горы уже изрядно впечатлит послов. А уж стоит им узреть, как змей о трёх головах над замком кружит, так они и вовсе проникнутся к Лукоморью стойким уважением. Мысли конфликт учинить или ещё какую потраву после энтих показательных выступлений у экскурсантов улетучатся, потому как от зрелища такого у неподготовленного зрителя как есть ощущения непередаваемые сложатся».

Горыныч, предупреждённый заранее об экскурсии, на месте был. Послал царь с вестью Домовика. Тот коротким путём через подземный ход передал царскую просьбу. Пока люди заморские окольным путём через лес буреломный ехали, да на красоты лукоморские любовались, Горыныч на крыше сидел. Желая скорее покончить с неприятной обязанностью, распалял себя, огнём в разные стороны плевался. В ожидании посольства испанского, взобрался он на острый хрустальный пик, кое–как на флюгер взгромоздился, глянул на три стороны и пригорюнился.