Наблюдатели тоже от забора отлепились и по своим делам отправились. Тихо стало, слышно только, как сопит воевода, да недолго: следом Елена Прекрасная вылетела, вся в слезах, визжит, будто поросёнок резанный, слёзы крупным горохом по щекам катятся.

Вавила палец в ухо засунул, головой потряс, чтоб не оглохнуть, и говорит:

– Вот ты, Потап, умён, спокойного нраву, рассудительный, к тактикам да стратегиям талант имеешь врождённый – воеводами зря не назначают! В любой войне победитель, любому врагу отпор дашь, а вот родной жене слова супротив сказать не можешь? Вот почему так делается? Только Елена взглянёт на тебя обиженно, слезу к ресницам подвесит, да губки надует – тут сердце твоё смотрю и растаяло. Всё разрешаешь супруге своей, а она и не стесняется. Задумайся, Потапушка, над отношениями, это я тебе ответственно, как отец своей дочери заявляю. Иначе будет Еленушка из тебя верёвки бесконечные вить, как из меня вила до замужества.

Елена Прекрасная такое порой выдумывала, что муж за голову хватался, отец за сердце, а всё Городище со смеху падало, за животы держась.

– Да разве ж я могу отказать в чём жене любимой? Она ж визжать будет, не заткнёшь, не переслушаешь! – Воскликнул воевода, стараясь перекричать визг. – Еленушка, я ж разве против? Вот когда ты захотела фонтанарий во дворе устроить, тут же организовал диковину. Хотя и сам, и дружинники мои во двор с опаской выходить стали.

– А пошто с опаской–то? – удивился Вавила.

Тут фонтанарий зарычал, забулькал и выпустил струю белого цвета, высотой до самой крыши воеводиного дома.

– Прячься! – рыкнул Потап. В один миг он взбежал на крыльцо, сгрёб визжащую супругу и скрылся в сенях. А Вавила так и остался стоять, только и успел, что зажмуриться. Белая струя опала, забрызгав и двор, и царя. Царь–батюшка принюхался, густые комки с лица соскоблил, меж пальцами растёр, потом попробовал.

– Простокваша, – вздохнул он.

Тут хозяин из дома вышел.

– Дороха! А ну скажи, шельмец, зачем фонтанарию включил?! – зарычал воевода, вертя головой. – Где ты, супостат малолетний?..

– Так ведь полдень ужо, – с крыши показалась голова недавнего дружинника. – Ваша хозяйка распорядилась, для услаждения взора во время чаепитиев включать!

– Ты уж не серчай, царь, у нас таки казусы что ни день, то приключаются, – Потап стряхнул с царя простоквашные хлопья. – Неизвестно, когда эта фонтанария водой окатит, да и не факт твёрдый, что водой: у Еленушки в привычку вошло молоком умываться. Сам знаешь, что на свадьбу получила она в подарок табун кобылиц, от Ахмедки, посла хызрырского, штоб ему пусто в своих степях было!

– Да уж… – только и смог вымолвить Вавила, продирая залепленные прокисшим молоком глаза.

– Вот я ж тому Ахмедке уж бока б намял! – продолжал изводиться воевода, – да не по совести оно будет, не по чести: ведь посол от всей души дарил, не знал, во что выльется молоко кобылье.

– Ну да, – согласился с зятем царь, – кто ж знал, что в фонтанарий выльется?

– И за то, что Елене рецепт косметической молочной ванны сказали, тоже к ответу призвать некого, оттого, что в разговоре с сёстрами она почерпнула это знание. Изводит всех, но регулярно в молоке лежит, аки селёдка вымачивается.

– Вот беда… А молоко летом киснет быстро, да в трубах застаивается поди?

– Правду молвишь, Вавила. Такие ароматы порой из фонтанария идут, что с ног сшибают! Бывало, надобно послать кого к жене с сообщением, так бравые ребята из дружины, богатыри, все как на подбор, жребий бросали, а иначе охотников не находилось, даже по приказу.

– Да? А я когда к терему твоему подошёл, то уж ты не серчай Потап, всю твою дружину, на заборе висящую, наблюдал. В полном составе, и, между прочим, совсем их не засмущало, что простоквашей тут гостей поливать принято.

– Так энто… того… они дизайн рассматривали, – объяснил воевода.

– Так показал бы и мне его, раз уж всё Лукоморье налюбовалось. А то смотрю, смотрю, а не вижу, где диковина заморская шастает? Говорят, из земель Грецких зверь этот привезённый для обитания в саду? Правда ли, у нас такого нет в Лукоморье?

– Ну… – воевода отчего–то смутился, – эта… У нас в Лукоморье он, конечно, намного больше.

– Да? Так покажи. Вот уж не знал, что в моём царстве–государстве такая диковина имеется. Сейчас оно как раз вовремя.

– Да неудобно, царь–батюшка.

– Приказываю! Покажи мне дизайна, ежели грецкого изловить не можешь, то хоть с нашенским познакомь! А то живу сколько в Городище, и не подозревал, что у нас такое добро водится.

– Да куда ж без него–то… без оного… – ответил Потап, потея от напряжения.

– Показывай! – потребовал царь.

– Не могу… даже по приказу, потому как непотребство это натуральное!

– Тогда обозначь мне грецкий дизайн! – Вавила начинал сердиться, не понимая ни воеводиного смущения, ни наглого смеха, каким на крыше, слушая разговор, заливался дружинник Дороха.

– Да… это… вот… – промямлил в конец растерявшийся воевода, ткнув пальцем в ближайшую статую.

Царь наклонился, прищурился, рассмотрел. Разогнувшись, потёр поясницу, поправил пояс под животом и говорит:

– Ты прав, зятёк, у нас, в Лукоморье дизайн намного крупнее! – и как закричит:

– Еленушка, дочка моя любимая, что сие будет?!!

– Сие будет листок фиговый, какие в грецких землях мужики на место причинное, согласно модам, лепют, батюшка! – ответила Елена Прекрасная, тут же прекратив визжать. – На манер наших портов да штанов носют.

– А я–то, дурак старый, думал, что зверя вам прислали, для саду огороду, а оно вон оно что! – Попенял дочке царь. – Да пошто ж ты, Еленушка, в крайности бросаешься? Ну, захотела ты мезонину, так на другой день топоры застучали, люди мастеровые – плотники да столяры мезонину тебе на крыше сварганили. Так ты там ещё какую–то солярию устроила, никак не влезу посмотреть, что это за зверь такой, тоже поди наподобие дизайну? Но и этим ты не ограничилась, продолжаешь терпение мужево испытывать!

– Да я ж, царь–батюшка, когда она статуи у грецких мастеров заказала, и подвоха не заподозрил! – Поддержал тестя Потап. – Привезли их, велел я статуи вокруг фонтанария поставить, на грецкий манер, значится. А когда со службы пришёл, глянул – и за голову схватился!

– И всё одно они стоять будут, согласно дизайну садовому! – топнула ножкой Елена Прекрасная!

– Нет! Никогда!!! – закричал Потап. – Да что ж это, совсем людей не уважать, чтобы голых баб на обозрение всеобщее выставить? Да ладно, если б только бабы, а то и мужики, да со всеми причиндалами мужскими наружу?!

– Да и не голые они вовсе! – возразила Елена Прекрасная, готовясь заплакать.

– Да? А это что? – И воевода в гневе палицей в статую грецкого паренька ткнул.

– Одежда то грецкая, – нимало не смущаясь, ответила жена. – Листок фиговый. А ещё я слыхала, что у них в модах ветвь кипарисовую али лавровую повязывать.

– То–то поди удобно мух отгонять, да комаров шлёпать, – прыснул Вавила.

– Тем, что они в листочек фиговый завернули, комара не убьёшь, – буркнул Потап, – и муху таким прибором… гм… фиговым, не сгонишь.

– А всё одно будете у меня к модам иноземным приобщаться! Я ещё на всё Лукоморье таких статуй выпишу, под каждой сосной наставлю! – Закричала Елена и, воинственно закинув шлейф сарафана на плечо, топнула ногой. – И в лесу, и в поле, и на лугу!!!

– Непотребство это, Еленушка! – яростно доказывал воевода.

– Дизайн, – парировала царевна, – дизайн садовый!

– Тихо, тихо, чего на всё Городище кричать–то? – примиряющее произнёс царь. – И потом, Еленушка, тебя ж никто не неволит, и убирать голых баб и мужиков не надо. Ты одёжу на них нацепи, и всё: тут тебе и статуи, и народ на заборе виснуть не будет. А ежели тебе дизайну захочется, так у Потапа свой есть, и не фиговый.

– Убирай энтих, с фигами промеж ног! – Потап потряс кулаками, но младшая царевна и не подумала отступать:

– Нет! – закричала Елена, топая ногой.