Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Дело — в этом вся суть. Еще с юношеской влюбленности в Кренкеля, под началом которого спустя многие годы Сидоров работал, он всегда и везде ставил дело на пьедестал. Дело — свято, и к чертям все, что ему мешает. Этот фанатизм, унаследованный от старых полярников, далеко не всем приходится по душе: сколько людей — столько характеров, а фанатизм начальника, даже в лучшем своем проявлении, неизбежно ограничивает свободу личности подчиненного. Но один из них, который именно из-за этого обстоятельства предпочитает других начальников, мне сказал: «С Н. работать куда легче, с К. веселее, а надежнее всего — с Сидоровым».

Если бы я писал не слово о друге, а служебную характеристику, то нашел бы место и для недостатков. А у кого из нас их нет? Даже святые, по их жизнеописаниям, порой были раздражительны во гневе, несправедливы и непоследовательны. Идеальных людей нет, они так же невозможны, как великолепная погода триста шестьдесят пять дней в году. Я бы сказал так: если у человека нет недостатков — значит, он умер. Весь вопрос в том, какие они — глубоко порочные или простительные.

Из записной книжки: «Вспомнить Ларошфуко: „Иным людям идут их недостатки, а другим даже достоинства не к лицу“.

Я видел лишь немногих людей, которые так преданно любят полярные широты.

Или нет, слово «любят» здесь не точное: любить можно женщину, детей, мороженое, футбол. Арктику ли, Антарктиду любить, наверное, нельзя — чего тут хорошего, если работаешь как лошадь, мерзнешь как собака, тоскуешь по дому и вечно от чего-то спасаешься: от подвижек льда, лютого холода, пурги, медведей.

Но тот термин или не тот, а «белый магнит» с огромной силой притягивает к себе людей, которые только в полярных широтах и чувствуют себя как рыба в воде: родная среда. «Им только тогда хорошо, когда им плохо», — жалуются жены.[8]

Из записной книжки: «Сидоров: „Померзнешь хорошенько, изойдешь тоской по дому — и только тогда, дружок, почувствуешь, какой волшебный запах у зеленого листочка“.

Счастья самого по себе не бывает — оно познается только в сравнении с другим твоим состоянием.

Полярник по призванию, а не по воле случая бывает счастлив вдвойне: и тогда, когда дрейфует или зимует, испытывая ни с чем не сравнимое удовлетворение от работы в экстремальных условиях и сознания своей силы, и тогда, когда, отдав все силы работе, возвращается в другую родную стихию — домой.

Две стихии — и обе родные, желанные.

Это большое счастье — найти в жизни место, лучше которого для тебя быть не может.

И в свои шестьдесят Василий Сидоров уверенно говорит, что, будь ему двадцать, прошел бы все сначала: и станцию Стерлегова у реки Ленивой, где юнцом получил закалку у замечательного полярника, друга и сподвижника Кренкеля Николая Георгиевича Мехреньгина, и пять дрейфующих станций прошел бы, и шесть антарктических, и 88 градусов Востока, и все другие испытания, что выпали ему на долю. Ведь столько пережил — и выжил!

Завидная судьба.

МЕСЯЦ НА КУПОЛЕ

У меня совершенно нет свободного времени — трудимся по двенадцать — четырнадцать часов в сутки. У Сидорова вообще не очень-то побездельничаешь, а тут на меня свалилась двойная нагрузка. Первая — отработка за хлеб-соль: дежурный по камбузу и ученик плотника; вторая — более привычная, но уж чересчур интенсивная: все оставшееся время мы с Васей сидим в его кабинете, придумывая персонажей и приключившиеся с ними истории. Нафантазировавшись до одури, выходим на свежий воздух — проветрить мозги.

— Отпуск в облаках, — подшучивает над Левой Вася. — Оригинал!

С каждым днем видимость неумолимо убывает, как бальзаковская шагреневая кожа. Самое обидное, что даже в свои кратковременные визиты солнце нам не показывается — его застилает пелена облаков. Между тем внизу, на мысе Ватутина, с которым мы по нескольку раз в день выходим на связь, стоит отличнейшая погода, почти безветренная, видимость — звезды все до единой подмигивают. Мы откровенно завидуем, у нас противнейший сырой ветер, молочный туман — медведя в десяти шагах не увидишь. А сегодня ночью мишка приходил знакомиться, недаром собаки разрывались от лая.

— Туман не вечен, — успокаивает нас Вася, — зато дом-то какой отгрохали, не дом — заглядение!

— Для учебника по архитектуре, — соглашается покладистый Лева. — Курокко.

— Что за курокко? — пожимает плечами Вася.

— Стиль, — поясняет Лева. — Что-то среднее между курятником и барокко. Не медведя, а твой дом собаки всю ночь облаивали.

Вася благодушно посмеивается: хотя сооружение, на первый взгляд, в самом деле выглядит странновато, он им откровенно гордится. Строить станцию на леднике — дело неблагодарное: толстое снежное одеяло, которым ледник укутался, летом под действием солнечного тепла становится ветхим, словно пробитое молью, — фундамент, хуже которого не придумаешь. Строения перекашивает, внутрь идет талая вода, на откачку которой уходит масса энергии; ну а каково жить в таких условиях, без лишних слов ясно — тяжелое испытание для самых фанатичных энтузиастов. «Земноводные», — без особой веселости шутят они. А изучать ледник надобно круглый год, ледник — он хранитель многих тайн, которыми природа не очень-то охотно делится с человеком. Ледник, к примеру, знает, какой климат был на земле тогда, когда мамонтам и в голову не приходило, что их когда-нибудь будут называть доисторическими животными; старый добрый ледник видывал в своей жизни такое, что и «не приснится нашим мудрецам»: и всевозможные катаклизмы, и комету Галлея сто раз наблюдал, и в периоде оледенения непосредственное участие принимал, и много всякого другого. А как узнать хоть частицу этого, если не общаться с ледником круглый год? Со случайными визитерами он и разговаривать не пожелает.

Вот Сидоров и построил дом на сваях, а на самый верх вывел монументальную лестницу — чтобы можно было посуху залезать в дом, когда сваи уйдут в ледник. Добротно, рационально, и «как минимум одно лето будем людьми, а не земноводными».

Но это еще не все. «Где Сидоров — там строительство», — азбучная истина для полярников. Строить и наводить уют — Васина страсть, он терпеть не может тесноты, неряшливости, спанья вповалку. Четыре раза он благоустраивал Восток, на всех своих дрейфующих станциях непременно сооружал баню с парной (министр мылся — не мог нахвалиться), утонувший в снегу Мирный выводил на поверхность и лишь однажды не смог обеспечить товарищей и себя комфортом — когда поставил первую палатку на месте будущей станции Молодежная. Вот и теперь, получив в наследство от предшественников утонувшие в снегу домики, Сидоров соорудил небывалое для купола жилище с комнатками на двоих, новой обширной кают-компанией, в которой хоть танцы устраивай (когда будут настланы полы и обшиты досками стены), и сауной (до нее очередь дойдет через месяц-другой).

— Отдышались? — спрашивает Вася. — Завтрак мы отработали, потрудимся за обед и ужин.

Стройматериалы и другие грузы, завезенные в навигацию и доставленные тягачом на купол, уже погребены под толстым слоем снега; места, где они находятся, обозначены вехами — иначе не отыщешь. Снег плотный, лопата его не берет, приходится пилить кирпичи и вытаскивать их руками.

— Интеллектуальная работа, без блата не получишь! — возвещает Лева.

На него весело смотреть: в Москве врачи за последние месяцы отыскали у Левы гипертонию, сердечную недостаточность, хронический бронхит, тонзиллит, аритмию, гастрит, затаскали по кабинетам, замучили анализами, посадили на диету и приговорили к неотложной госпитализации. В крайнем случае, посоветовавшись, мудро решил консилиум, пациент должен брать отпуск и ехать в санаторий, что Лева и сделал. Посмотрели бы врачи, как он пилит снег, перетаскивает на плечах связку пудовых досок и лихо орудует топором!

— Мы тебя вылечим, — обещает Вася. — Три раза в день до еды перетащишь по полтонны груза — и будешь как новенький.

вернуться

8

И мужья на своих неугомонных «метелиц»!

30
{"b":"86198","o":1}