Вепрев, естественно, с огромным облегчением тут же дал взлетный режим — и струей от винта меня просто выдуло из самолета как пушинку. Грохнулся всем телом о лед, увидел скрывающийся вдали самолет и подумал… Не помню, о чем подумал. Впрочем, кажется, о том, каково будет Вепреву возвращаться и вновь садиться на двадцатисантиметровый лед… Теперь вы представляете, что это такое — хотя нет, вы видели три пальца, все-таки какая-то разница. Голым на ежа легче садиться, чем на такой лед; а что поделаешь, пришлось. Ну, тут я вспомнил свое спортивное прошлое — когда-то играл за сборную Ленинграда по гандболу — сделал хорошую стометровку, и меня на ходу в четыре руки втащили в самолет.

Я не курящий, но взял у ребят сигарету, выкурил: стало страшно при мысли, в какую ситуацию втянул экипаж, своих ребят, самого себя. В общем, честно говоря, произошло чудо — не должен был тот лед нас выдержать, и будь на месте Вепрева пилот менее хладнокровный, кто знает, как бы эта история кончилась. А для себя самого, в порядке анализа, отметил: в момент, когда происходит ЧП, страха нет, действуешь на подсознании, летчики бы сказали — на автопилоте; никакие высокие материи в сей миг на ум не приходят, зато потом, когда осмысливаешь ситуацию…

Однако долго ее осмысливать времени у меня не было — через полчаса произошла история посерьезнее: я же говорил, что в тот день Арктика на нас была за что-то сердита. По совпадению, какое бывает разве что в кино, это случилось при следующей посадке.

Втащили меня на борт, самолет взлетел — и по одному из капризов, которыми славится Арктика, туман быстро рассеялся, засветило солнце: погода звенит! И подходящую площадку нашли в считанные минуты — опять удача. Сделали над ней несколько кругов — ни одного изъяна, верняк. Спокойно сели, мы с Олегом Евдокимовым выпрыгнули, забурились — шестьдесят сантиметров, нормально. Все повеселели, не ожидали, что под конец так повезет. И только начали разгружаться, как Вепрев весьма озабоченно сказал: «Непонятная штука, шестьдесят сантиметров, а под лыжей вроде бы прогиб…» Посмотрели, переглянулись — лица вытянулись: под лыжей — прогиб! Тут же пробурили лунку рядом с лыжей, и — фонтан как забьет! Значит, поверхность льдины находится ниже уровня океана, мы оказались в чаше прогиба и запросто можем провалиться. Ловушка!

Никаких слов не надо: быстро забросили груз в самолет, Лев Афанасьевич стал выруливать на свои старые следы, по которым садился, а прямая дорога на эти следы, как потом выяснилось, проходила через такой треугольник… журналисты бы его обязательно назвали «роковой треугольник» и в данном случае не ушли бы от истины: наша льдина когда-то треснула, немного разошлась, и на треугольной формы изломе образовался молодой лед толщиной сантиметров двадцать. Попробуй усмотри такую западню!

Послышался резкий удар, сначала провалилась левая лыжа, за ней правая — и самолет повис на плоскостях. «Всем покинуть борт!» Выкинули на лед карабин, аварийную радиостанцию, коробку с продовольствием, материалы наблюдений… Самолет вроде держится… Стали с лихорадочной быстротой выбрасывать все, что попадалось под руку: спальные мешки, рюкзаки… Тут что-то хрустнуло. «Всем покинуть!» Шутки в сторону, пилотская кабина уже в воде, вот-вот клюнет…

И в этот момент произошло такое, что не забыть ни мне, ни моим товарищам, хотя мы в экспедициях всякого повидали.

Представьте себе обстановку. Мы находились на дрейфующем льду примерно в тысяче с лишним километров от СП-21, куда перед посадкой дали рд о нашей стоянке. Значит, на СП несколько часов — ну, скажем пять-шесть, будут ждать, пока мы снова не выйдем на связь по завершении работы на точке. А выйдем ли мы на связь? Очень большой вопрос — удастся ли задействовать выброшенную на лед аварийную радиостанцию, хватит ли у нее мощности: это еще в том случае, если она вполне исправна, не на перину ведь мы ее выбрасывали. А не выйдем — на СП начнется паника, тут же полетят рд на материк, преждевременный траур и прочее… Между тем в пилотской кабине, по колено заполненной водой, находилась радиостанция, уже настроенная на связь с СП.

Стоим на льду, беспомощно смотрим, как содрогается в агонии самолет, и вдруг Миша Гипик с криком «Я успею!» бросается в открытую дверь. Пока мы осмысливали его поступок, он пробрался в пилотскую кабину и отстучал на СП, что мы потерпели аварию в такой-то точке и что все живы. Вышел в эфир, находясь в самом опасном месте, потому что, если клюнет, из пилотской кабины не выбраться. А сколько самолет продержится — секунду или час, — никто предсказать не мог…

Я думаю, — после короткой паузы продолжал Лукин, — что поступки, которые вы, журналисты и писатели, называете подвигами, следует как-то классифицировать, что ли. Ну, например: одно дело — когда проявляешь самообладание при спасении своей жизни, и совсем другое — когда забываешь об инстинкте самосохранения и рискуешь жизнью ради других. Не станете спорить, что, с точки зрения высокой нравственности, второе — неизмеримо выше? Я после войны родился, в наше мирное время с такими вещами редко сталкиваешься — когда ставят на карту свою жизнь ради товарищей. Причем это была не какая-то показная удаль, не игра на публику, а очень нужный и смелый поступок. Мы как профессионалы понимали, что спасать нас будет очень трудно — сами принимали участие в спасательных экспедициях и знали, каково на таком расстоянии от базы прочесывать квадраты… А если и видимость исчезнет, и подвижки льда начнутся? И надолго ли коробки с НЗ хватит? А топливо для обогрева? Словом, вопросов было немало — а Миша Гипик своим поступком эти вопросы снял… Подвиг? Ну хоть и громкое слово, но на сей раз согласен — подвиг… Начальником СП-21 в то время был Николай Иваныч Блинов. Получив рд, он вошел в кают-компанию, где смотрели фильм, включил свет и оборвал недовольный ропот: «Кончайте кино, Романов со своими ребятами провалился». Ну а дальше по принципу «если бы парни всей земли»: два самолета к нам вылетели, нашли… Хорошо бы вам, конечно, разыскать Мишу и с ним поговорить, но давненько это было, в начале мая 1973 года, и где он теперь — не знаю.

— Наградили его? — спросил я. Валерий усмехнулся.

— Извините, Владимир Маркович, но вы бываете наивны. Сами же писали, что ваших походников, которые в семидесятиградусный мороз тягачи довели с Востока в Мирный, даже медалями не наградили. Но знаю точно: начальство Мишу не ругало. Правда, и не хвалило тоже. Так, приняли к сведению, кивнули и забыли… Да, так и слышу, будто наяву: «Я успею!» Иногда думаешь: а способен ли ты на такое? Смутно надеешься, что да, но мыслями и надеждами себя не проверишь, только — в подобной ситуации.

— Все самое интересное происходит до нас или после нас, — как-то посетовал я. — Стоило нам с вами расстаться, как вы с Олегом Евдокимовым придумали и осуществили уникальный трюк: летели не на борту самолета, а автономно, рядом с ним.

— В отношении меня это не совсем точно, — возразил Лукин. — Восстановим историческую правду. Последний ЛИ-2, на котором мы с вами летали, уже был списан, и «прыгающие» пересели на АН-2 — деталь, как убедитесь, немаловажная. Выбрали мы в заданной точке площадку, но — ошиблись: лед еле выдержал тяжесть самолета. Пришлось, как обычно в таких случаях, забираться на ходу в открытую дверь, но хотя на «Аннушках» она расположена ниже, чем на ЛИ-2, влезть в нее куда сложнее. Парадокс? Никакого парадокса: если на ЛИ-2 в подобных случаях прибирали правый мотор, то на «Аннушке» не приберешь — мотор единственный, обдувает фюзеляж, отбрасывает воздушной струей. И когда взлетели, я частично все же находился в фюзеляже, меня держали за руки и в конце концов втащили, хотя и не без труда. А вот Олег, попав в схожую ситуацию, в самом деле какое-то время летел рядом, распластавшись с внешней стороны фюзеляжа — когда «Аннушка» уже набрала приличную высоту. Если честно, мы испытывали в жизни и более приятные ощущения.