И далее: «Лунку вертят Лева и Александр Иванов, тот самый с рыжей шкиперской бородкой, который первым нас увидел после летней базы. Морозно, ветер усилился, залез к Добрину в кабину погреться, а он смеется: “Я же вам предлагал ехать с нами, у нас теплее да и безопаснее. Посмотрели бы, как Саша готовился к переходу! Замазал все щели солидолом, проверил систему откачки, а трос… Выйдем, покажу… Видите? Трос подцеплен к заднему бамперу, рядом с бревном, и заведен наверх на крышу; если провалимся — не надо лезть в воду, из люка поднимемся на крышу и бросим вам трос. Ну, переходите к нам? У вас же из всех щелей дует, даже удивительно, как это Харламов такую старую развалину заставляет работать”».

Ну, как Харламов заставляет — я видел своими глазами: что ни день на куполе — Харламов винтики перебирает, суставы своему ГТТ массирует, на морозе, голыми руками… Сидоров говорил, что, не будь Харламова, этот ГТТ смело можно было бы сдавать на лом…

А вот и первый главный ориентир — шестиметровой высоты тренога тригонометрического знака, внизу по центру — камень со штырем, на месте астрономических наблюдений. До сих пор путешественники, пересекающие Северную Землю, находят такие треноги с вырезанной ножом буквой «У» — полвека назад Урванцевым и Ушаковым поставлены. Жаль, не удалось такую увидеть, наша тренога поставлена недавно, но и ей спасибо. Будем считать, что первую часть пути прошли без приключений.

Вот здесь-то я и «накаркал». Дело в том, что от треноги, идя вдоль берега, мы обязательно должны были попасть на второй главный (и последний) ориентир: длинную, пятидесятиметровой ширины косу, которая врезалась в пролив как серп. В дороге о ней много и озабоченно говорили, коса нужна была до зарезу, проскочишь ее — и пойдешь по Арктике слепым котенком, неведомо куда. Я же не понимал, как ее можно проскочить, такую длинную и широкую, мне это казалось нелепостью, я даже скептически улыбался и выражал откровенное недоверие к такой самостраховке. Харламов предупреждал, что арктический бог все видит и слышит, но я стоял на своем и своего добился: задуло, и задуло хорошо — настолько, что ватутинский вездеход в двадцати метрах не был виден.

Хлебнули мы горя с этой косой! Искали ее долго, все глаза высмотрели, не нашли, обругали ее как следует и рванули в направлении, которое на общем совете сочли единственно правильным. Значит, рванули километров на двадцать, веря, что вот-вот появятся огни на вышках аэропорта Средний, и радуясь тому, что обошлись без косы и плевать нам на нее, а потом остановились и стали гадать, почему же все-таки огни не видны. Погадали и пришли к выводу, что если ругали мы косу справедливо, то плюнули на нее преждевременно, и виноват в этом, конечно, Санин, которому для сюжета нужно было заблудиться. Санин протестовал и выставлял свидетелем Льва Васильевича (которого для этого пришлось будить), и Лев Васильевич ясным, спокойным голосом подтвердил, что по сюжету должны были заблудиться только экипаж и пассажиры потерпевшего аварию ЛИ-2, а насчет пролива разговора не было. Учитывая, что Левины показания прерывались всхрапыванием, во внимание их не приняли, Санина заклеймили и пообещали (см. выше) высадить на косу (если она найдется). Заклеймив и утвердив приговор, развернулись и рванули обратно, на те же самые двадцать километров.

Оскорбленная коса долго пряталась в поземке, и лишь после того как каждый из нас про себя перед ней извинился, показала свой каменный хвост. На радостях весело рванули вдоль косы, снова ее потеряли и снова нашли, вцепились в нее гусеницами, пересекли сплошные каменные гряды и, теперь уже точно зная направление, спокойно поехали к Среднему.

Из записной книжки: «От косы до Среднего по расчету часа два ходу. Ветер встречный, дырявая кабина ГТТ в снегу, сидящего справа Леву так замело, что он похож на снежную бабу. Поменялся с ним местами, замерз как собака, намекнул на приглашение Добрина, но Харламов тут же обозвал меня потенциальным дезертиром. Мерзну и молчу. Так бы и превратился в сосульку, но помог случай, и такой, что даже Харламов побледнел (видно ничего не было, но уверен, что побледнел). После многих промеров убедились в том, что лед стал прочный, ватутинцы пошли на хорошей скорости, мы за ними, в поземке Харламов не заметил ропака, ГТТ прыгнул с него, как с трамплина, и со страшной силой рухнул на лед. Отъехали метров двести, остановились, промерили лед — сорок сантиметров… Ватутинцы развернулись, подъехали к нам, поцокали языками: “В рубашках родились, ребята”. Харламов тут же припомнил, что Санин его расспрашивал, как тонут вездеходы, и снова пожалел о костре на летней базе, на котором хорошо бы Санина зажарить. Подошли к тому ропаку, а вокруг него — паутина трещин. Скорость выручила. И, конечно, самообладание Харламова. Он помаялся, махнул рукой: “Ладно, идите к ватутинцам”. — “А дезертирами не будем считаться?” — “Черт с вами, не будете”. Таково пока что самое острое ощущение на проливе».

Мы с Левой пересели в вездеход и поехали в потрясающе комфортабельном, специально для таких высоких персон приготовленном кузове, в который через шахту шел горячий воздух от двигателя. Высушили обувь и каэшки, обогрелись и… едва не угорели: Лева догадался распахнуть заднюю дверь.

Наконец показались огни Среднего, к которому мы вместо трех-четырех шли около десяти часов… И — последнее испытание: чудовищные нагромождения торосов, меж которыми машины петляли, как зайцы в лесу.

Через несколько дней мы вылетели домой.

В общем, нам повезло: Лев Васильевич, как вы знаете, отлично отдохнул, мне стал ясен сюжет будущей повести, Сидоров пообщался с друзьями, а друзья с ним; дважды заблудились — пронесло, пролив прошли, не окунувшись, случайный попутный борт в опустевшем Среднем пусть чудом, но поймали.

И — до свидания, Арктика, скоро увидимся!

А теперь пришло время вернуться к самому началу этого повествования — в 1985 год.

Где это сказано, что писатель должен воспевать женскую нежность, женские прелести? Разве этого ждут женщины от писателя? То есть именно этого они и ждут, но в то же время, с другой стороны…

Подождите. Что бы подумала ваша жена, дорогой читатель мужского пола, если бы, придя с работы домой, она застала в своей квартире одиннадцать незнакомых женщин? Причем не робко и чинно сидящих за столом незнакомок, а одиннадцать хозяек, которые чистили картошку, жарили котлеты, прибирали, сервировали стол, шутили, смеялись — словом, чувствовали себя старинными друзьями дома?

Не знаю, что подумала бы ваша жена, а моя, вместо того чтобы пока что мысленно выдрать мужу последние волосы (не помню, у кого вычитал: «Волос у него осталось на одну драку»), мгновенно сориентировалась и приняла самое активное участие в застолье — о моих гостьях она была наслышана и давно хотела с ними познакомиться.

Выписка из Устава: «Команда “Метелица” — это группа целеустремленных женщин, объединенных единством взглядов, уважением друг к другу и стремлением к благородной цели — научному познанию природы и своих возможностей в экстремальных условиях».

Вот эти одиннадцать целеустремленных женщин и были у меня в гостях. Состав команды, созданной в 1968 году ее с тех пор бессменным капитаном Валентиной Кузнецовой, варьируется от похода к походу — идут те, кто хорошо тренирован и сумел вырваться в отпуск; а всего походов, где эти удивительные женщины проверяли свои возможности в экстремальных условиях, было около десятка: по тундре, по дрейфующим льдам к побережью Земли Франца-Иосифа и Северной Земле, и многие другие походы, в том числе воистину марафонский Москва — Финляндия протяженностью две тысячи шестьсот километров. Впрочем, о походах «Метелицы» много писали, и не стану повторяться.

С вышеприведенной сцены и началась наша дружба. Мы часто встречаемся, перезваниваемся, строим и обсуждаем планы, болеем друг за друга — короче, стали добрыми приятелями. Скажу больше: люблю «метелиц», всех вместе и каждую в отдельности.