№ 306. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
2.II.48 г.
Родная Наталинька,
в ожидании твоих писем очень тревожусь. Сегодня добился разговора по телефону после 3‐х неудач и лишь на четвертый раз. Очень волновался. Вопрос о переводе сектора как будто улаживается в желательном для нас направлении. Только что перевел тебе по телеграфу деньги. Обязательно подтверди получение. Целую крепко.
Жду восьмого в Москве!
Саня
№ 307. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
18.II.48 г.
Родная Наталинька,
шлю тебе вдогонку письмо. Уже грущу. Как-то жаль, что время, которое ты провела в Москве, прошло во всяческих делах и спешке и мы, в конечном счете, мало видались. [Сегодня я не ходил в Музей. Был утром в бане и великолепно вымылся, а после со вкусом пил пиво. Дальше поехал в рук. отделение.]
№ 308. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
19.II.48 г.
Родная Наталинька,
открываю этой открыточкой новую полосу нашей переписки. Темпа прошлой полосы ты явно не выдержала, посмотрим, что будет сейчас.
Мне уже грустно. Впрочем, это все одна и та же грусть, которую не может смыть кратковременное свидание, сокращенное к тому же всяческой деловой суетой. К сожалению, мои хлопоты по организационным делам сектора истории религии продолжаются. Это становится моей драмой. Я занимаюсь всем, только не тем, чем я нужен другим и себе. Жду твоих весточек. Люблю. Целую. Твой Саня.
[Как здоровье Анны Захаровны?]
№ 309. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
20.II.48 г.
Родная Наталинька,
только что заказал телефонный разговор с тобой и пишу сейчас в ожидании заказа. Сегодня хорошо поработал, хотя первая половина дня ушла на всякий служебный вздор. Я закончил сегодня в рукописном отделении библиотеки Ленина перевод труднейшего памятника XV века из всех, какие мне приходилось встречать. Разве лишь Лаодикийское послание было таким же твердым на пробу. На днях отделаю перевод и вместе с оригинальным текстом отошлю Николаю Павловичу на взыскательный суд. В общем же сфера моих интересов в науке становится все шире, пласты, где они залегают, все глубже, и я чувствую, как приближается стихия, которая понесет меня в далекие дали и можно лишь угадать направления, но не берега – их не видно и вероятнее всего, их просто нет. Это не только беспомощное состояние, как это может показаться, но и свободное, когда интересы последовательно сменяются, обгоняя один другой, когда сами собой, именно этой стихией выталкиваются все новые и новые темы. Очень важно бывает в науке (может быть, и вообще в творчестве) вступить однажды в водоворот: это достигается все же в зрелости. Вот, как видишь, написалось философское письмо, чего я и не предполагал делать.
Родная девочка, держи меня в курсе твоих успехов, огорчений, вообще дел. Обязательно напиши о результатах облучения – мне это очень интересно и очень хочется, чтобы результаты оказались желанными. Сообщи, если что-нибудь узнаешь от Энгельгардта о перспективах перевода в Москву. Еще раз: очень бы было удачно, если бы он устроил тебя в
Академию Наук
. Ну пора кончать, карандаш очень слепо ложится на эту бумагу. Настроение весьма среднее. От работы бодрею, но тоскую и жду минуту, когда захочу писать стихи.
Целую крепко.
Саня
№ 310. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
22.II.48 г.
Родная Наталинька,
вчера так сложился день, что не успел написать: на службе я не был и провел десять часов подряд в рукописном отделении над переводом новонайденного памятника о рае духовном, относящегося к последней четверти XV века. Мне тем более интересно было заниматься этой рукописью, что сборник, который ее содержит, был в руках у Ключевского и он обратил внимание на другую статью, которая ни в какое сравнение не может идти с вышеназванной, и к тому же согласился с неверной датировкой времени написания всего сборника, отнеся его на полвека назад по отношению к действительному сроку. Поистине «на всякого мудреца довольно простоты». [Так вот, после этих десяти часов у меня явилась настоятельная потребность в
суетном
отдыхе, я приехал домой и обратился к Лиле, которая, как тебе известно, не совсем чужда
суетности
, но она не смогла придумать никакого светского развлечения, а тем временем возбуждение, вызванное работой, улеглось, я почувствовал утомление и отправился спать. Так и не написал вчера тебе. Просто
писать
уже больше не мог.]
Сейчас половина одиннадцатого утра. Воскресенье. Я отправляюсь на службу для собственных занятий – там тихо, никто не будет мешать и все необходимое под рукой. По дороге зашел на почтамт, чтобы написать тебе письмецо. Я был очень удовлетворен нашим телефонным разговором, – чувствовал в тебе бодрость духа и радовался этому. Все же не переутомляйся, увлекаясь. Все, что сверх меры, – нехорошо – говорит запомнившаяся мне с детства немецкая пословица. Может показаться, что эта проповедь «меры» приспособлена к ограниченному кругозору бюргера, может быть, она возникла в самом деле так, но ведь все дело в том, какова «мера». Мера может быть очень широка, и каждый должен действовать во всю меру
своих
возможностей. Но
безмерие
не есть широкая мера. От этого я тебя и предупреждаю, зная твой невоздержанный темперамент. Береги себя, родная. Заботься о себе. Не забывай о хлебе насущном. Кстати, напоминаю, что известий от тебя не получил пока никаких. Крепко целую. Люблю.
Саня.
№ 311. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
23.II.48 г.
Родная Наталинька,
за вчерашний день не накопил материала на целое письмо и потому ограничиваюсь открыткой. Утром написал тебе письмо, затем поехал в Музей и занимался до половины двенадцатого ночи. Только раз оторвался на час, чтобы пообедать. Успел довольно много и вчера же написал Н. П. Сидорову письмо на шести страницах с приложениями на десяти страницах. Материалы эти относятся уже к третьей части моей работы. Это из области учения о духовном разуме.
Возвращался домой с легким и просветленным сердцем, как бывает всегда в те минуты, когда человек делается равным себе самому или, по выражению Николая Павловича, «осуществляет свою ценность». А как ты осуществляешь
свою
ценность? Радуешься ли своему творчеству? Жду твоих сообщений о себе, успехах и делах.
Крепко целую, родная. Ты моя самая дорогая «ценность».
Саня.
№ 312. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
24.II.48 г.
Родная Наталинька,
[оказывается, ты и в самом деле «собачка», хотя пока что и маленькая.] Уже миновала неделя со времени твоего отъезда, но до сих пор не имею ни одной строчки от тебя. Или ты думаешь, что у меня (в отличие от тебя) так много вольного времени, что мне ничего не составляет писать тебе ежедневно. Ну, хватит тебя ругать. Мне уже стало жалко мою родную Труворочку, которую я люблю всей душой во все свободное и занятое время.
Работа моя идет очень успешно и интересно. Закончил перевод труднейшего и большого памятника. Кажется, это будет действительно вклад в развитие изучаемого мной вопроса. Одно дело кончено, теперь пойду дальше. Если меня пригласят в марте для доклада в Пушкинский дом, то я, может быть, буду читать не о гуманизме, а о новой моей работе, которая называется «Книги Ивана Черного» (из истории реформационных идей на Руси в XV веке). Доклад же о гуманизме сделаю в Москве, здесь он нужнее.
Горячо целую, детка моя дорогая.
Саня
№ 313. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
25.II.48 г.
Родная Наталинька,
получил вчера вечером твое письмо от 22‐го февр. Очень доволен, что собираешься в театр и в гости к Шапоту215 – встряхнись немножко. Я хотя и занимаюсь наукой и даже переживаю очень бурные дни, – потому что нашел исключительно интересные памятники и отослал их на приговор Ник. Павловичу, но все же работаю без легкого сердца. Дело в том, что вся возня административная не только не убывает, но увеличивается, Вл. Дм. болеет и после болезни едет на месяц в санаторий и все дело опять повисает на мне и таким тяжелым камнем, что порой боюсь сорваться вместе с ним. Решил поговорить с Грековым и затем предпринять решительные меры.
