Борисыч задумался на минуту и сумел-таки выстроить фразу:

— Ну, вы меня тогда, эт… спрашивали еще… А потом записали, какой милиционер ещё потом приезжал, эт… в день убийства. А я, эт… выходил щас, а он там, эт… на стенде. Я и подумал, эт… может надо вам сказать.

Вау! Борисыч-то у нас просто молодец — опознал того самого милиционера, искавшего в день убийства непонятный предмет на месте преступления многим позже отъезда опергруппы. Я поблагодарил за проявленную бдительность сторожа-дворника, и попросил сейчас же показать мне, где висит фото. Мы вышли из подъезда прокуратуры, повернули за угол и вошли в двери райотдела милиции. Там, напротив проходной с дежурным сержантом висела огромная доска почета, на одну из фотографий которой уверенно ткнул грязным пальцем Борисыч. С крупной цветной фотографии на нас строго и укоризненно смотрел капитан Мерецков.

— Ты же на допросе говорил «среднего роста»? — удивленно спросил я сторожа-дворника.

— Так, эт… среднего и есть, — важно кивнул Борисыч, едва достававший мне до плеча, — эт… командир, меня ж тока выпустили, трубы горят. Дай на пиво, а?

Может это и неправильно, но я протянул корыстному дворнику-сторожу мятую купюру.

С одной стороны, то, что это оказался капитан Мерецков, меня как-то особо и не удивило, он входил в круг теоретических подозреваемых. С другой стороны, это мало что мне проясняло и самое скверное было то, что, по словам Зосимыча, он еще в пятницу исчез. Как будто предвидел. А объявить розыск милиционера на основании только того, что он во внеурочное время осматривал место происшествия, хоть и не по своему делу, это просто смешно, понятно и без прокурора.

В задумчивости я вернулся в кабинет и обнаружил сидящую перед своим столом старушку Аполлинарию, ту самую, которой мы с Катей недавно вернули её зверьё.

— Мои кош… ш… шки! — радостно приветствовала меня посетительница.

И кто её только из дома выпустил в такой мороз? Хотя, она, наверное, одна живет, раз умудрилась влипнуть в квартирную аферу. На старушке было надето старое вылезшее пальто с меховым воротником и немыслимой формы меховая же в прошлом шапка. Вид меха идентифицировать не представлялось возможным. Старушка сидела прямо, опираясь на палку-клюку и сжимая в руках древнюю, под стать гардеробу, сумку. Смотрела она на меня, казалось, не мигая, и больше напоминала манекен или музейный экспонат, чем реального живого человека.

— Бабуля, — я уже, как всегда, забыл её отчество, — мы же вам вернули ваших кошечек. Они что, опять пропали?

Последняя фраза напугала меня самого. Если это так, старушка будет до скончания века ходить за мной как за единственно возможным спасителем кошек, и в таком случае, неизвестно, чей век у нас с ней окажется короче. Типун мне, дураку, на язык, конечно.

— Кош… ш… шки в порядке. У них все хор-рош… шо! — успокоила меня Аполлинария. — Я приш… ш… шла вас поблагодарить.

— Что вы, не стоило, — от удивления я вспомнил старушкино отчество, — не надо бы вам ходить одной в такой холод, Аполлинария Захаровна.

У самой Аполлинарии Захаровны было на этот счет другое мнение:

— Ну ш…ш…што вы! Вы ш…ш…ше их наш… ш… шли. Теперь они со мной, мои кош… ш… шки! Я пришла подарить вам вот ш…ш…то! — старушка дрожащими руками раскрыла сумочку и, выудив оттуда два предмета, положила на стол передо мной.

— Девуш… ш… шка Катя приходила ко мне и рассказала, ш…ш…што вы наш… ш… шли моих кош… ш… шек. У меня сохранились кое-какие вещ… щ… щи, мне они уш… ш… ше не нуж… ш… шны. Примите на долгую память вам с Катей обо мне и моих кош… ш… ках.

Передо мной лежали две старинные вещицы — антикварного вида изрядно потёртые портсигар и женская брошь. Очевидно, первый подарок предназначался для меня, а второй для Кати. Пока я бормотал какие-то вежливые слова, одновременно пытаясь отказаться от неожиданного подарка и не обидеть трогательную Аполлинарию, старушка довольно бодро для своего возраста поднялась на ноги и театрально откланялась. Мне показалось правильным проводить её и попытаться по дороге деликатно вернуть подарки, но, как назло, меня вызвал прокурор. Его голос в телефонной трубке не предвещал ничего хорошего.

Лицо Валентина Степановича тоже не очень-то светилось дружелюбием, и вообще был он вполне унылый и мрачный, под стать своему кабинету. Я получил заслуженную выволочку за просроченные решения по материалам теперь уже индивидуально и в полном объёме, в отличие от утренних незначительных замечаний. Потом прокурор расспрашивал меня про дело по убийству Герасимова, я отвечал в общих чертах, умолчав о последних открытиях, поскольку не был уверен в нашем взаимопонимании, и всерьёз опасался, что сам прокурор мог оказаться причастным к этой истории. «…У нас тут места особенные, придется тебе учитывать! Ты здесь неизвестно на сколько, а мы живём здесь», — вспомнились мне слова прокурора, сказанные при первом нашем знакомстве полторы недели назад. Вот я учитывал и молчал. А на моё скромное пожелание поехать завтра в Самару, которое я обосновал необходимостью поручить исследование вещей Герасимова хорошему эксперту, что можно было сделать, только используя личные знакомства, прокурор неожиданно взорвался:

— Тебе что, делать, что ли, нечего?!! Знаю я твои контакты. Помчишься в областной центр, чтобы там Зятченко опять доставать?! Чего ты привязался к человеку! Работай, я тебе дал версии. Что по ним сделано?.. Молчишь? Вот сиди и работай! И поручения напиши уголовному розыску!

— Валентин Степанович, вы меня не так поняли, — стараясь говорить спокойно, возразил я, — я еду не к Зятченко, а в экспертизу. Обещаю, к Зятченко — ни ногой, пусть себе болеет. Я быстро туда и обратно! Дежурит на этой неделе Алексеев…

— Я сказал нет, значит, нет! А на нет и суда нет! Всё, Сергей, давай… иди, работы полно! И не доставай меня, раз нет, то — нет, и всё!

Я вышел от прокурора, как у нас говорили, «обтекая». Чего он взбеленился? Дался ему этот Зятченко! Нет, что-то тут не чисто. И вообще, есть пока ещё процессуальная самостоятельность следователя. Чего бы там прокурор не говорил, я в Самару всё равно поеду, а заодно обжалую там его отказ в выдаче санкции на арест любезного Станислава Петровича. Ох уж это моё упрямство! Осторожность подсказывала мне сделать всё втихаря от прокурора и не лезть на рожон, но куда ему до упрямства!

Через четыре часа, закончив с просроченными материалами, я плюнул на работу и ушёл домой в кои-то веки вовремя. Никакого настроения гореть на службе после разговора с прокурором не было, а дома меня ждали Катя и Бася, одну из которых предстояло обрадовать старушкиным сувениром, главное только не перепутать какую. Шутка.

Слово с делом у нас не расходится. С утра во вторник я укатил в Самару. Ну и натерпелся же в дурацком вонючем автобусе, полном разномастными гражданами, страждущими попасть в региональный центр цивилизации, и утрамбовавшими и без того не слишком просторный автобус тюками, корзинами, кошёлками и ещё бог весть чем. Интересно, что они такого все везут и много ли вещей попрут обратно? Я сидел у окошка, придавленный к стеклу грузной женщиной в необъятном пальто с клетчатой сумкой «мечта челнока» на коленях, и грустно думал о том, что с местом для стоянки надо уже что-то решать и перегонять в Средневолжск свою машину. Жаль, сегодня не успею забрать «Девятку», надо гараж откапывать, а времени в обрез. А то бы покатал Катю по окрестностям и сам бы заодно ознакомился с достопримечательностями городка. Расстояние в пятьдесят километров автобус преодолел почти за полтора часа.

Самара встретила грязью, выхлопной гарью и ставшим уже непривычным за неполных две недели обилием людей и машин. Я отправился в областную прокуратуру, оттуда в бюро экспертиз, где трудился мой давний знакомый, которому в числе других экспертов я на самом деле поручил исследование вещей убитого Герасимова, изъятых с места происшествия. Честно говоря, я не верил, что экспертное исследование вдруг обнаружит на одежде и вещах что-то, что поможет мне в расследовании, и мог бы вполне обойтись без этих экспертиз, но хотел использовать по максимуму любую из имевшихся возможностей для зацепки, перестраховываясь и действуя по принципу «ну, а вдруг?».