— Ага. Но вообще то не я, а тётка моя. Я сама из Москвы, приехала погостить, заодно и Джесси поднатаскать к выставке. Это тёткина собака. Мои дома остались, — Катя поменяла Джесси хлипкую верёвочку на красивый кожаный поводок. — А ты? Я тебя тут раньше не видела.

— Да уж, городок, прямо скажем, невелик, все на виду, — я вспомнил вчерашние знакомые лица в баре. — А я приехал три дня назад только. Вот осваиваюсь.

— Надолго?

— Как пойдет, — решил я напустить туману и загадочности.

— Ну, надеюсь, на следующей неделе, мне тогда будет хоть с кем общаться! Скучновато здесь, — вздохнула девушка.

— Угу, не шибко весело, — я немного помедлил, — слушай, Кать, а зачем нам ждать следующей недели? Давай, может, завтра куда-нибудь сходим? В кино там, или в кафе…

Изумрудные глаза задорно глянули на меня из-под лохматой шапки.

— Поглядим! Звони: девять ноль, ноль, девять, ноль!

И Катя, потянув за поводок Джесси, быстрыми шагами засеменила в сторону подъезда.

— Номер какой у вас блатной! — крикнул я ей вслед.

— Это тётка моя работала на телефонной станции, вот ей такой красивый и дали! Пока! — Катя махнула мне рукой и скрылась в дверях.

Я засунул руки в карманы и зашагал в сторону ближайшего «комка», надо было купить уже какой-то еды, ещё вспомнил вдруг, что дома кончилась заварка, ну и может быть, возьму ещё парочку пивка, самую-самую последнюю!

На следующий день мы всё-таки пошли в кино. Кинотеатр в Средневолжске был очень старым и пыльным, никакого dolby digital surround, фильм был тоже так себе, про тяжелые будни жаждущих секса великовозрастных американских школьников, но нам это было совершенно всё равно. С каждой минутой Катя нравилась мне всё больше. Я испытывал искреннюю радость, когда мне удавалось рассмешить её, и на щёчках появлялись ямочки; улыбался, когда она, задумчиво рассуждая, накручивала на пальцы локон своих длинных густых и непослушных волос; получал удовольствие, когда она неотрывно смотрела на меня, внимательно, и даже как будто с восхищением. Я рассказывал про себя, про наш универ, про Самару, вспоминал забавные истории, которые случались со мной и моими друзьями, о новой работе я, конечно, тоже рассказал, а зачем скрывать, чего мне стесняться-то.

Катя тоже говорила про себя, про свою семью, жизнь в Москве. В общем, мы гуляли после кино по парку, ели какое-то странное мороженое в зелёной, псевдояблочной оболочке, смеялись, болтали, словом, всё выглядело совершенно так, как изображают свидание в самом банальном из всех банальных кинофильмов. Может быть, потому что так и должны вести себя двое, а может быть, потому что мы сами были частью культуры, где создавались и с успехом демонстрировались в прокате такие штампованные фильмы.

Всегда удивительно, как новый человек в твоей жизни постепенно раскрывается, и ты всё больше и лучше понимаешь, познаёшь его, словно читаешь сложную, но любопытную книгу. Узнавание Кати проходило легко и ненавязчиво. Она не зацикливалась на рассказах о себе, отягощенных нудными подробностями, с перечислением имён знакомых и родственников, а также дат, которые напрочь выматывают собеседника, ничего не давая взамен. Речь её была приятной и почти лишённой молодежного сленга, а также интонаций и словечек «истинного» москвича, но в тоже время ненарочито правильная, какая бывает иногда у филологов и учителей.

Катя жила в Москве, но не всегда. Её родители, мои земляки, переехали в столицу десять лет назад в поисках лучшей жизни. Катин отец, увы, погиб в криминальном водовороте девяностых, мать трудилась на двух работах и дома бывала только поздно вечерами. Катя, окончив школу, поступила в некий Современный Московский Экономический Университет на заочное отделение и подрабатывала дрессировкой собак, а также демонстрацией их на выставках.

— Это называется «хендлинг», а я — «хендлер», — Катя хитро посмотрела на меня, отчего стала похожа на лисичку из тех мультиков, где лисы — положительные персонажи. — Сейчас, правда, хендлинг в России не очень прибыльное дело. Люди неохотно тратят деньги после дефолта, и не понимают, насколько выигрывает собака, которую выставляет профессионал, по сравнению с теми, которых выводят на ринг хозяева. Но я думаю, у этой профессии большое будущее.

Она была погружена в свой мир, где собакам, курсам послушания и защиты, выставкам и экспертам отводилась львиная доля, а всему остальному — прожиточный минимум. Удивительным было то, что в отличие от многих таких «погруженных в своё» людей, которых мне доводилось встречать, Катя была красива, опрятна, хорошо одета, приятна и легка в общении. Она почти не курила, за весь день лишь один раз за компанию стрельнула у меня сигаретку, которую дотянула лишь до половины. Мне было приятно, что посещению кафе Катя предпочла сомнительный кинотеатр с последующей длительной прогулкой, значит, ей был интересен я, а не только развлечения, плюс мои финансы были всё же скромны, да и, честно говоря, кафе-бар «Олимп» после пятничного вечера вызывал у меня тоску, а есть ли здесь еще хоть какое-нибудь заведение без столиков для стояния и алкашей для общения, я не знал.

— А я очень люблю животных, — рассказывала Катя, — дома у меня две собаки: кокер-спаниель и американский стаффордшир, а ещё есть кошка и аквариум.

— Здорово, — рассеянно сказал я, — американский стаффордшир — это такой?

И показал на рыжего пса серьёзного вида, тянувшего за собой унылого мужичка в дубленке на противоположной стороне улицы.

— У меня полосатый. А так похож. Только мой Ричик постарше, представляешь, его хозяева для частного дома купили, а потом решили отдать. Он, бедный, сидел весь день в вольере и замерзал. Я пожалела и взяла его, хотя у меня уже был Дастин, который кокер.

— Ничего себе пожалела! Не побоялась такую серьёзную псину брать, бойцовую!? Да ещё и взрослую.

— Скажешь тоже, бойцовую! Он в вольере два месяца жил и грустил один. Стаффордам, между прочим, люди больше, чем многим другим породам нужны! — Катя задумалась и принялась в собственной, уже изученной мною манере, наматывать на палец выбившийся из-под шапки длинный локон. — А вообще, ты, наверное, прав. Я много кого жалею: в детстве, в кружке юннатов — попугайчиков, которых руководитель на продажу разводил; детей из Дома Ребенка, над которым мы в школе шефство брали; родителей своих, у которых жизнь так тяжело сложилась; бабушку, которая одна в Самаре осталась; тётку, которая меня сюда зазвала погостить и с собакой позаниматься; тебя, который у «калды» стоял мерз с пивом своим дурацким.

Катя улыбнулась и посмотрела мне в глаза, немного приблизив свое лицо к моему. По закону жанра, тут я должен был её поцеловать, но я стоял, как дурак, с открытым ртом, и смотрел на неё. Нет, у меня к двадцати пяти годам уже был солидный опыт общения с противоположным полом, как постоянных отношений, так и случайных мимолётных знакомств, непродолжительных романов. Я ни разу так ещё не терялся, даже во времена, когда подростком с глупыми усиками под носом делал свои первые шаги на сцене этого «вечного театра драмы и комедии под названием Любовь». А тут даже не то, чтобы растерялся, или как говорится «протормозил», нет. Скорее, не хотел торопить события, и, наверное, очень побаивался ошибиться, сделать неверный шаг. А может быть, я просто оправдываюсь перед самим собой. Я такой.

Катя, заметив моё замешательство, засмеялась, взяла меня под руку и увлекла вперед по аллее, на которой уже загорались редкие вечерние огни фонарей. С темнеющего неба повалил снег.

Мне хорошо и приятно рядом с ней. Эх, вот ведь здорово, что я её нашел, и что мы сегодня вечером опять встретимся! От мыслей о Кате грудь моя наполнялась теплом, дышалось легче, шагалось веселее. Я топал на службу через парк, предвкушая, как по окончании работы зайду за своей новой знакомой, она возьмет собаку Джесси, и мы отправимся бродить по дорожкам парка, засыпанным густым снегом вчерашней ночью, я буду рассказывать о чём-то малозначительном и лёгком, Катя — смеяться, собака Джесси — бегать за палочкой, или что там она любит делать… В самом прекрасном расположении духа я зашел в наш двадцать третий кабинет.