«Но что поделать, такова казачья доля! Вон, батя, даже не удивился. Все понял! – думал Кузьма, – дело казака Родину защищать, когда ей тяжело. И это его не право, а обязанность. Так делали деды, прадеды, батя и все, кого он знал и уважал, – думал Кузьма и с волнением смотрел на мать».

Проводив отца до ворот, Кузьма пошел завтракать. На кухне гремела посудой мама и до Кузи доходили очень вкусные запахи, растекавшиеся по дому.

Мать расстаралась. На большой тарелке лежали стопкой блинчики. В рюмке было вставлено яйцо всмятку, как любил с детства Кузя, рядом с большой чашкой с дымящимся чаем стоял стакан простокваши.

Кузьма зашел на кухню и мать ему сразу сказала:

– Сынок, садись, как всегда, на свое место!

Место Кузьмы было у небольшого окошка, выходившего прямо на улицу. Напротив Кузьмы обычно сидел отец, а в торце стола садилась мама, которая могла в любой момент вскочить, что-то подать, что-то принести.

Кузьма сел на свое место, а мать села на стул напротив и с любовью разглядывала Кузю.

– Кушай, сынок! Ты у себя дома. Все свое, свежее, домашнее. Блинчиков с утра напекла, яички, как ты любишь, сварила. Сырники. Ты блинчики с чем хочешь? Со сметаной или с повидлом? Кашка есть пшеничная. Хочешь, положу?

Мать вскочила, застучала кастрюлями и тарелками, желая угодить сыну. Ее слегка монголовидное лицо и немного раскосые глаза светились радостью, когда она видела за столом Кузю.

– Не, мамо, не надо каши и так добре! – Кузя понимал, что мать будет ему предлагать все, что есть в доме, – а вот блинчики со сметаной поем. Соскучился по-домашнему! Сметанка у тебя знатная, вкусная! Ложку поставишь – стоит. Не то, что магазинная! Спасибо, родная! Все очень вкусно, но много тоже плохо! – ответил Кузя с набитым ртом.

– Кузенька, а здесь я еще тебе сырники сделала! – мать сняла рушник с накрытой тарелки, – смотри сколько? Ты же завсегда их любил!

Внезапно в окно, выходившее на дорогу, раздался стук, и чей-то мужской голос громко прокричал:

– Марья Петровна, открывай! Показывай, иде дезентира ховаешь? Кузьма-то в хате? По всей станице слух прошел, шо прибыл. Всю ночь собаки брехали, отмечая его приезд. Я к нему по срочному делу. Мне с ним погутарить надоть малек!

Мать открыла окно, раздвинула занавески и увидела майора Пашку Зленко в армейской форме. Зленко был военкомом станицы и по совместительству атаманом станичных казаков.

И хотя Зленко был весьма значимой фигурой, тем не менее, для Марьи Петровны он так и остался босоногим вихрастым Пашкой, который гонял с Кузей в футбол, лазил по окрестным садам трясти яблоки. Раньше он часто бывал у Гусаченок в гостях. Марья Петровна запомнила его вкрадчивый голос: «Марь Петровна, а Кузя выйдет? Мы здесь немного. Чесно слово!»

Пока Кузьмы не было в станице, он как мог, помогал родителям Кузьмы. То дрова привезет, то по хозяйству чем поможет. Как-то кабанчика заколол, когда понадобилось. Свои родители у него померли, вот он и был в доме Гусаченок, как свой. Отвоевал в Афгане, был тяжело ранен и командование, в качестве исключения, пристроило его военкомом в свою станицу. И обязанности военкома он выполнял ответственно и со рвением, за что все станичники его уважали.

Марья Петровна выглянула в окно и увидела улыбающееся Пашкино лицо. За его спиной стоял военный УАЗик с черными военными номерами. Открыв капот, в двигателе ковырялся молодой, конопатый солдатик со светлыми взъерошенными волосами.

– Павел Александрович! Ты шо так рано? Еще утро на базу. Кузя тильки в ночь приехал, зараз снидае. А ты его беспокоишь! Не успел он в станице показаться – как ты тут как тут! Дезентиром обозвал! Ой, як негарно це!

– А як его ж называть, коли он з ранку не прийшев на облик вставати? Давай его сюда, энтого кабана! Мы с ним погутарим маненько, и я решу – чи дезентир он, чи прикидывается? – продолжал напирать Павло Александрович, заглядывая вглубь кухни. Наконец, он увидел сидящего сбоку от окна Кузьму.

– Здоров будь, брат Кузьма! Премного тоби аппетиту! Добре, доихав до станицы?

Кузьма тоже увидел старого школьного товарища:

– Привет, Павло! Сто рокив, сто зим! – он улыбнулся при виде старого приятеля, – шо привело тебе до мене? Дай видпочивати хоч трохи с батьками!

В станицах Кубани говорили, как правило, по-русски, но иногда, под настроение, переходили на какую-то смесь украинского и русского языков. Видимо, это было от того, что предки значительной части украинских казаков переселялись в свое время еще Екатериной Великой из Новороссии и Запорожья.

– Ни, друже, и не проси! Поихалы, тебя вже ждуть! Я бы радый был дать тебе почекати с батьками, – смутился майор, – так вчорась про тебе дзвонили з самого Краснодара от Никиты Прокофьевича! Где ты так наследил, Кузьма, що не встиг литак систи, як вже розшукует тебе уся Кубань? А уже седни ктой-то приедет из Отаманского правления про твою душу. А пока наказано тебя доставити спешно до десятой годины в Марьинские лагеря.

– Это, как это, Кузю? Отправить в Марьинские лагеря? – взбеленилась внезапно мать, – а ты меня спросил? А отца? Он дома сколько не был, отца и матери не видел! Мы по нем соскучились! Сколько можно по морям мотаться? Вернулся, а тут ты нарисовался, красивый такой весь в форме! – разнервничавшаяся мать перешла со степенного украинского на русский язык, – да я тебя за таки слова сейчас скалкой угощу, паразита, или глаза выцарапаю!

Марья Петровна рванулась искать, чем бы тяжелым запустить в Пашку.

– Вот я тебя щас кочергой угощу! – закричала она, хватая длинную кочергу.

– Так, Марья Петровна, ты это – извиняй меня, ежели что не так, что сказал! – смутился и начал вытирать от волнения свои шикарные усы Павел Александрович, – тут, вишь, какое дело? Он ведь не солдат, а офицер! Хоть и запаса, но офицер! А офицер – это человек завсегда подневольный, государственный! – Пашка поднял палец вверх, – понимать надоть! Ты на меня не серчай. Убери свою кочергу. Мне поступило приказанье срочно привести его для подготовки казаков, уезжающих в Чечню. Он у тебя специалист крупный по рукопашному бою. Вот сам верховный атаман мне и позвонил вчерась.

– Не пущу я, Пашка, сына! Никуда не пущу! – начала выходить из себя мать, – хватит! Он отдал Родине все долги! И он уже не офицер, как ты гутаришь, а гражданский. Зараз у него один долг остался перед батькой и матерью. Мы уже не молодые люди. Нам тоже помощь нужна. А он все же наш сын. Хватит – погулял лет десять али более, пора и честь знать. У казаков, знаешь, единственного сына никогда не отбирали. Закон был такой!

Марья Петровна села на стул и расплакалась. Кузьма подошел к ней и стал успокаивать.

– Вин казак, чи ни? Ты его к спиднице пристегнешь своей, колы он у тебя цивильный? – разозлился Павел Александрович, – у нас в стране ведь война идет, между прочим. Казаки на службу идуть! Али тебе, Петровна, ишо какие аргументы нужны?

Мать немного успокоилась, взяла Кузьму за руку, прижала к груди. Слезы сами лились из ее глаз.

– Павло Олександрович! Я розумею, шо козак он. Но дай нам недильку хоть видпочивать ему! Глянь, а на нем лица нет! Худый якой! Пусть хоть недильку с нами побудет. Поможет отцу по хозяйству, мени подмога якая. Степан из силы выбивается на работе, а мы ведь уже не первой молодости. Нам за висимдесят рокив! А у нас дом, скотина и все надо успеть. Сам знаешь, какие сейчас времена. Не поработаешь дома и есть нечего будет! – говорила Мария Петровна, глотая слезы.