Нельзя так, она искренне пытается помочь.

И только моя проблема, что здесь никто, кроме меня самой , ничего не решит…

— Людмила Вячеславовна, простите меня, пожалуйста, но мне нужно уйти, — смягчаю я тон, — объяснительную, почему ухожу раньше, напишу потом, задним числом, если позволите… И… Спасибо вам за все. До свидания.

Хватаю сумочку, выбегаю из кабинета.

— Эмма, подожди! Эмма! Тебе нельзя! — Люся, все еще пытаясь меня остановить, идет следом по коридору.

— Только мне и можно, к сожалению, — срываюсь я опять, разворачиваюсь к ней. — Я это все затеяла, уехала, не разрулив с бывшим мужем, струсила. И вот моя трусость теперь боком выходит.

— Эмма, Игорь со всем разберётся! И мой муж… И генеральный, Эмма! Ты не знаешь, он у нас нереально крут!

— Да кому какое дело до меня? — искренне изумляюсь я, — и как потом буду благодарить за заботу? А ваш Игорь не может даже со своими женщинами разобраться! Не помнит, что и с кем…

— Эми! Ты не права! Да, Игорь сейчас нестабилен, у него брат младший умер недавно. А год назад — жена с ребёнком. Во время родов.

У меня все внутри сжимается от ее слов, и жалко так Игоря, его жену и нерожденного ребенка… И вообще…

Но надо идти.

— Простите меня, пожалуйста, — шепчу я и практически бегу уже прочь по длинному, невыносимо длинному коридору. — Я не хотела никого задеть. Оставьте меня в покое, пожалуйста, у меня своих проблем выше крыши!

Людмила еще кричит мне что-то вслед, но я уже не слышу, добегаю до лифта, к счастью, быстро распахнувшего для меня свои двери, и обессиленно выдыхаю, когда створки съезжаются.

Вся эта ситуация невыносимо давит, а мне и без того тяжко.

Какого черта я вообще рот раскрыла? Разговорилась с незнакомым, чужим человеком… Теперь точно увольняться придется, даже думать не хочу, какие слухи обо мне пойдут. Хоть Людмила на сплетницу не похожа, но в любом случае, что-то да просочится. Не бывает по другому в коллективах.

Через пару минут, загружаясь в такси, выкидываю эту сцену из головы. О другом надо думать. Силы копить.

Стратегию разрабатывать.

Я все же решаю признаться Лисовскому, что я — тварь и шалава. И спала со всеми подряд от нервов и расстроенной семейной жизни. Причем, еще в столице начала, а тут продолжила. И сейчас беременная, и сроки скажу, чтоб даже не думал, что его.

Конечно, у Лисовского в мозгах могло все повернуться самым непредсказуемым образом, но я делала ставку на то, что он — крайне чистоплотная тварь. Особенно по отношению к тому, что ему принадлежит. Он был моим первым мужчиной и страшно этим гордился. И ревновал жутко, считая, что все бабы слабы на передок, и за ними глаз да глаз необходим.

В его жизненной философии имелись до тошноты заезженные правила о том, что женщина должна себя блюсти, иначе ее надо гнать прочь.

Самому Лисовскому, кстати, его же правила вообще не мешали трахаться направо и налево, потому что мужик — это другое.

Каким образом у него в мозгах подобное дерьмо выросло и укоренилось, я не понимала, не понимаю, да и в будущем вникать не планирую.

Но маскировался он в самом начале наших отношений отменно, тут ничего не скажешь… Такую историю любви испоганил, урода кусок…

Торможу таски неподалеку от круглосуточного магазина возле дома, выхожу, надеясь, что Лисовский, несмотря на окончательно свернутую крышу, все же понимает, что мне нужно время, чтоб доехать до дома, и не рванул сейчас со всеми своими утырками в промзону, в офис. Это было бы фиаско…

Иду по улице, сунув руки в карманы и выстраивая в голове фразы, способные отвадить от меня этого урода окончательно. Тут главное, чтоб не принялся мужика моего искать и месть ему устраивать.

Потому лучше тварью неразборчивой в его глазах и быть, чтоб кандидатуры на месть задолбался считать…

Позднее лето, листочки жёлтые сдувает ветер. Прохладно вроде, а меня в пот бросает. Ледяной. Ежусь, выдыхаю, успокаиваюсь. Все будет хорошо. Найду слова, найду. Не зря же я с ним жила, с этим куском говна, знаю его слабые точки.

Не права я, конечно, изначально надо было все рвать. А я… Ну слабовольная дурочка была, чего уж там. Любовь всей жизни похерилась, ах-ах…

А эта любовь, оказывается, даже и не начиналась.

И другая она совсем…

Тут неожиданно вибрирует телефон в кармане.

Илья.

Ох, черт…

Нельзя.

Отвечать нельзя ни в коем случае.

И вообще телефон с собой нести нельзя!

Чуть не забыла же, этот говнюк всю меня до трусов проверит!

Скидываю звонок, отключаю телефон и выбрасываю в урну.

Вот так. Чтоб даже и намека не было… С Ильей я потом разберусь. Если живая останусь, конечно.

Чем ближе к дому, тем страшнее становится. Поджилки трясутся, вдох полной грудью сделать невозможно. Мне кажется, что погибаю, тону, без вариантов выплыть… И никто не поможет… Боже, как я дожила до такого, что никто не защитит?

Становится себя жалко, до слез. Ловлюсь на этой эмоции, удивляюсь отстраненно. Раньше таких перепадов настроения не водилось. Надо же, как быстро… прогрессирует…

И вот последний дом, старый двор, беззаботные дети и молодые мамочки.

Среди них чужеродно, жутковато смотрятся три чёрные машины с тонированными стёклами.

Бригада Лисовского парит. Курить он им запретил, теперь как паровозы, туман в их тусовке.

И куда я? Ну вот куда я, маленькая, носящая в себе ребёнка? В лапы вот таким?

Вернуться, забрать свой телефон из урны и бежать. Бежать, что есть сил, хоть на край света.

У меня никого нет.

Есть Илья, взять Илью и вместе с ним сбежать. Так будет правильно… Нет, сначала сбежать, потом сказать Илье, где спряталась.

В квартире у меня не так уж и много вещей, ради которых я стала бы рисковать.

Мне даже становится легко от этой мысли.

Зря отказалась раньше, решила, что слишком гордая, слишком сильная и независимая.

А я не такая!

Я слабая и беременная!

Разворачиваюсь, чтобы убежать от кошмара.

И почти сразу натыкаюсь на высокого здорового мужика. От него резко и неприятно пахнет парфюмом и потом. Живот выпирает под футболкой. Бритая голова, нависшие надбровные дуги и узкий лоб. Это охранник Лисовского.

— Здравствуйте, Эммануэль Эдуардовна, — басит парень. — Не надо поворачивать, надо вперёд идти.

Тут, как бы, не поспоришь, тут уже всё ясно.

Ну что, надо так надо.

— Да, — я натягиваю улыбку, киваю и разворачиваюсь в обратном направлении.

Иду к машинам, окутанным паром.

Лисовский любит менять машины, как любовниц. Понторез.

Заметив меня, охрана настораживается, парить перестают, открывают дверь в авто представительского класса.

Я останавливаюсь. Боря сам ко мне выходит.

Я смотрю, как он идет, улыбаясь, довольный и показательно благодушный, и гадаю, где мои глаза были?

Каким образом я умудрилась так вляпаться в него?

Вот уж в самом деле, любовь зла.

Хотя, в свою защиту можно сказать, что я на внешность и не велась никогда. Илья — это прямо исключение. Да он во всем исключение, чего уж говорить…

Обычно я обращала внимание на ум, язык, мужскую харизму… А этого всего в Лисовском было всегда с избытком.

Говорят же, что многие шизофреники заразительно очаровательны… Вот как раз этот вариант.

Так что, не за внешность я Лисовского полюбила в своё время, не за деньги, а за способность красиво говорить, за высокий уровень интеллекта и умение с легкостью решать задачи повышенной сложности, даже в самых экстремальных ситуациях. А они у нас были в самом начале нашего знакомства. Этим взял и этим поразил.

А как же иначе? Он же делец, пронырливый, скользкий тип.

И вот сейчас, глядя в его худое, крысиное какое-то лицо, рассматривая острый нос и узкие губы, я ищу во всем этом черты человека, которого любила, который очаровал так, что несколько лет никого и ничего вокруг не видела…

И улыбка у него очень странная: на зубах щерби. Лисовский до жути боится стоматологов, не собирается делать красивую улыбку. Девушкам предпочитает улыбаться вот таким «старым заборчиком», и всё равно охотниц меньше не становится. А с мужчинами он не улыбается вовсе.