И потому сейчас вид теряющегося в мраке города, перемигивающегося огнями, с нависшими над ним темными по-осеннему облаками кажется безумно притягательным. Хочется смотреть и смотреть.

Ветер, легкий, деликатный даже, чуть колышет мои волосы, и я с наслаждением подставляю ему лицо.

А затем чувствую, как Илья начинает нас раскачивать… Несильно, легко-легко.

Расслабляюсь в его руках, чувствуя себя в полной, совершенной безопасности, и это ощущение кажется волшебным…

Да и сам вечер начинает приносить сладкое, изысканное удовольствие…

Ветер в лицо, вид города, раскинувшегося внизу, твердая, невероятно надежная грудь моего спасителя… Его губы, горячие, настойчивые, на шее… Дрожь по телу от кайфа… Большие, длинные пальцы, легко скользнувшие за пояс брюк…

Выгибаюсь послушно, сильнее упираясь затылком в плечо Ильи, ахаю тихонько, когда он добирается до того места, которое сейчас очень сильно хочет его прикосновений.

— Ай… Ай-ай-ай… — шепчу, судорожно сжимаясь и ощущая, как горячая кровь приливает… везде! И к щекам, и к губам, и к плечу, там, где он уже не целует, а мягко кусает. И внизу, где он уже не трогает, а ритмично и жестко прижимает, а затем сразу двумя пальцами, длинными, длинными пальцами, проникает… — Ай-й-й… Ты что? Ты что?

Мне почему-то невероятно стыдно и так же невероятно хорошо.

— Т-ш-ш-ш… Тихо, тихо, Эммануэ-э-эль… — его хриплый голос так волнующе, так томно тянет мое имя, что буквально трясти начинает, и дрожь эту никак не проконтролировать! — Не зажимайся-а-а… Кончай…

И я… Кончаю. Реально. Вот так, сидя спиной к мужчине, на улице, глядя на родной, залитый огнями город, с ветром, целующим меня в разгоряченные щеки… Буквально после нескольких, очень правильных, очень выверенных толчков жесткими пальцами внутрь.

Кончаю, едва успев сдержать крик.

А мой спаситель-мучитель, пользуясь моей растерянностью, расслабленностью, совершает тактическое маневрирование: переворачивает меня лицом к себе, попутно легко стягивая широкие брюки и отбрасывая их в сторону.

Во мгновение ока оказываюсь голой снизу, бесстыдно оседлавшей Илью. Прямо на качелях. Прямо на глазах у всего города!

И ветер теперь ласкает мой голый зад!

Ничего себе романтика! Ужас какой!

— Ты чего? — ерзаю, пытаясь спрыгнуть, но он жестко прихватывает, не позволяя шевельнуться, смотрит в глаза, гипнотизируя, а сам что-то делает внизу, между нами, и я даже знаю, что! И это ужас-ужас! — Ты чего? — глупо повторяю я, упираясь ладонями в его плечи и пытаясь найти в чернущих глазах хотя бы каплю разумности, — а если кто-то увидит? Сюда придет?..

— Никто сюда не придет, — он словно спрут многорукий! Держит меня одной ладонью как-то так, что не пошевелиться, зубами раздирает упаковку презерватива, усмехается, видя мой сумасшедший, напуганный взгляд, раскатывает по члену латекс, а затем легко приподнимает все так же, одной рукой! Сильный, длиннолапый гад! И насаживает, медленно, так мучительно медленно… Наслаждаясь каждым легким изменением в моем лице по мере того, как проникновение усиливается…

— Хорошо… — шепчет он, шаря по моему испуганному лицу жадным, бешеным взглядом, — хорошо, Эммануэ-э-эль…

Голос его шарашит по нервам своей тягучестью, диким предвкушением того, что будет… Ох, что будет…

Я не могу ничего сказать, слов нет, только отдельные звуки, нечленораздельные совершенно. Внутри дикое растяжение, потому что природа Илью очень щедро одарила, и сейчас вся ее щедрость — во мне. И привыкнуть бы к этому! Почему вчера все ощущалось по-другому? Тогда от испуга, что ли, все расширилось?

А сейчас, насухую, без поддержки эндорфинов, что вбросил в кровь вчера организм, осознавший, какой невероятной опасности избежал, все совсем по-другому… И даже то, что кончила только что, не особенно помогает…

Он огромный, просто невероятный. И такой жесткий. И такой горячий. И такой… Ой…

— Хорошо-о-о-о… — снова тянет своим невозможно сексуальным голосом Илья, а затем одним движением насаживает меня на себя полностью, вызывая испуганный вскрик.

А до этого что, еще не все, что ли, было???

Как я ходить-то теперь буду? Как я завтра работать?..

Но тут Илья начинает двигаться, и все мысли окончательно покидают мою и без того затуманенную происходящим голову.

Я не могу ни о чем думать, только ощущать, ловить волны удовольствия, проходящие через мое тело, словно через оголенный провод, смотреть в безумно жесткие, властные глаза моего ангела-спасителя, искусителя, демона, и много кого еще, умирать от каждого глубокого движения в себе, цепляться за каменные плечи, предплечья, запястья с рельефными венами много занимающегося тяжелым физическим трудом человека, за цепи качелей, мерно раскачивающихся в такт нашем бесстыдному ритму…

Голова кружится, кружится, и мир вокруг кружится, и небо над нами, все в звездах, крутится, словно я на карусели, и город за спиной горит огнями, я вижу его в перевернутом положении, потому что мой жесткий любовник в какой-то момент просто отклоняет меня назад, заставляя чуть ли не макушкой коснуться земли и держа железными ладонями за бедра. Ритм при этом бешеный, я беспомощно упираюсь руками в сухой песок, пытаясь обрести хотя бы видимость устойчивости.

Но меня и этого лишают, возвращая обратно, потому что моему спасителю, судя по всему, ужасно нравится смотреть мне в глаза, пока трахает. Он этого хочет.

И я слушаюсь. Смотрю. И тону в его черном безумии, запрокидываю голову и кричу, наплевав на все: на то, что мы на улице, в общественном месте, вообще-то, на то, что меня точно сейчас половина города услышит… Вообще пофиг! Мне хо-ро-шо! Мне безумно! Мне горячо! Мне божественно!

Кажется, что я опять кончаю, или умираю, или одновременно все происходит, когда мой любовник крепко прижимает к себе, впиваясь острыми зубами в шею, словно дикий оборотень, желающий обратить меня в зверя тоже.

Но ему можно не утруждаться!

Ничего человеческого во мне уже не остается к этому времени, судя по тому, что я не кричу от боли, а с наслаждением отвечаю ему на укус таким же укусом.

И мне нравится вкус его кожи.

Когда безумие затихает, я обретаю способность слышать другие звуки, помимо нашего сбитого дыхания, своих стонов, его рычания…

Например, скрип качели, ритмичный, громкий такой. И гудение машин внизу, прямо под нами…

И мягкий шелест деревьев позади нас.

И задумчивый голос Ильи, щурящегося поверх моей головы на огни:

— Хороший город… Мне нравится…

Глава 10. Испытание Коробкиным

Первая половина первого рабочего дня во всей красе раскрывает разницу между эйчар-специалистом и менеджером по кадрам. А еще лишний раз доказывает, что не везде эту разницу чутко ощущает руководство компании.

Вот, например, здесь — вообще не ощущает…

И, самое главное, доказывать же бесполезно, что эйчар-специалист — это управленец людскими ресурсами, а не ломовая лошадь, на которую можно сгрузить все, что ни к одному другому отделу не прикрепилось по непонятным для меня причинам.

Например, если кадровые документы: договора, сметы, графики отпусков и увольнения, начисление премии за переработку и так далее я еще каким-то боком могу отнести к своим обязанностям, хотя этим должен заниматься бухгалтер-кадровик, а не я, то как в мои должностные обязанности влетело противодействие терроризму и проверка техники безопасности на предприятии — вообще загадка. Учитывая, что здесь имеется вполне серьезная служба безопасности, они меня минут пятнадцать перед проходной мариновали с утра пораньше, въедливо сравнивая с фото на документах и бесконечно тщательно выписывая постоянный пропуск. Не удивлюсь, если у них где-то есть еще и секретное сканирование сетчатки глаза, блин!

Нет, с одной стороны, это хорошо, безопасность — наше все, как говорится, особенно на предприятии, настолько крупном и занимающимся не только розничной и оптовой торговлей, но еще и имеющим собственное серьезное производство.